Земля горит

— Кому охота, — отвечает Ипат. — Сегодня на гору, завтра под гору… Прямо ставь хаты на колеса.

— Верно. Не пойдем на гору.

Разбились на партии. И снова приезжали из города, приходится убеждать сход. Бились, отложили до вечера.

— Ребята, а Панас Чепуренко нипочем не пойдет на гору. Упористый старик.

— Кто это Чепуренко? — спрашивают приезжие и узнают, что Панас — кряжистый дуб девяноста двух лет, но еще крепкий, выходец с Украины. Упрям как чурка, в Бога верует. Табак нюхает, сам растирает.

Маришкин и Курилко, которые на автомобиле приехали, решают после схода навестить Панаса.

Он с граблями в руках копается в огороде. На приветствие ответил низким поклоном и зовет в хату.

— Да мы с тобой тут на вольном воздухе поговорим.

Но старик непреклонен.

— Як що на розмову, то прошу до хаты. — И первый уходит.

Делать нечего, пошли за ним.

— Вот что, дедушка, — говорит Маришкин, — на гору надо перебираться. Если сам не сможешь, люди помогут.

— А навище менi на гору дертятся. Менi и тут гораздо.

— Нельзя, старина. Тут скоро вода все зальет.

Панас слушает внимательно, гладит длинные усы, не спеша вынимает тавлинку, нюхает табак и наконец отрицательно качает головой.

— Не може цього бути, — уверенно отвечает он. — Бог обiцяв, що зливи [1] бильш не буде.

Приезжие переглядываются. Они не ожидали такого возражения. Маришкин, чтобы сразу не озлобить старика, решил действовать дипломатически.

— Да ведь то про всемирный потоп сказано, а тут Волга только, несколько деревень зальет, вот и вашу тоже. Для орошения полей, понимаешь? От засухи. Ведь заливает же села и деревни весенний разлив. Так это же не потоп.

1

Потоп.

— Повидь [2] — инша справа. Розуллеться рiчка й знову в береги зайде. А ви кажете, шо все залле на вiкi вiчнi. А ви дурницю кажете, шо залле. Не може цього бути. Бог казав, шо зливи не буде, тай не буде. Нiкуди не пiду.

Ну что с ним поделаешь? Маришкин вынул из кармана платок и вытер вспотевший лоб.

— Ты подумай: подъемные дадим на новую стройку. В новой хате жить будешь.

— Не треба мене ваших переiздных. Не пiду, тай кiнец.

— Я вижу, ты не веришь нам. Ну так вот что, дед. Поезжай с нами на автомобиле. Сам стройку посмотришь, убедишься своими глазами. Увидишь, что там с Волгой делается, и поверишь.

2

Разлив.

— А на бiс менi ваш автомобиль? Не пiду. Ось туточки жив, тут i в домовину ляжу.

Так и ушли городские ни с чем.

Но после их отъезда крепко задумался Панас. И на другой день неожиданно для всех запряг своего конька, взял ковригу хлеба и уехал со двора неизвестно куда.

Приехал он к Волге, пришел на стройку. Народу видимо — невидимо. Через Волгу мост, машины, грохот, суета. Между быками рабочие прилаживают железные щиты. Опустят щиты — и готова запруда. Запрудят Волгу, потечет в степи — больше воде деваться некуда.

Панас пошел на фабрику — кухню, откуда видна вся стройка. Просидел у окна молча весь день и выпил несметное количество чаю. А когда вечерние огни залили стройку и шум работ не убавился, старик проговорил глухо в седые усы:

— Так вони, сучi дiти, паки потоплят нас. — И трудно было понять, чего больше в его словах — порицания или хвалы.

Приехал Панас домой и три дня из хаты не выходил. Уж думали, не занемог ли с дороги.

А потом вышел и начал говорить на сходе такое, что суходольцы даже рты пооткрывали. Не бывало еще у «Каптажа Волги» такого агитатора.

И дружно потянулись на горку суходольцы, а за ними и соседние деревни.

— Бей в мою голову! — Кондрат Семеныч стукнул огромным кулаком по столу так, что подпрыгнула чернильница. Председатель правления «Каптажа Волги», товарищ Марков, вздрогнул и поправил очки..

— Ну, однако ж, вы того… не слишком, — сказал он, щуря подслеповатые глаза.

— Что того? Это вы того, — не унимался Кондрат Семеныч, и он вдруг поднялся во весь рост, словно готовясь к бою. Его рыжие волосы растрепались, глаза метали искры. Огромное лицо было багровым, словно он сошел с банного полка. — Не дам тронуть совхоз. А вы бы побывали в «Красных зорях» да сами посмотрели, что у меня там наворочено. Одна силосная башня чего стоит! — Кондрат Семеныч загнул толстый палец. — Из цемента. Красота! Ее не перенесешь. Так, значит, и бросить? Будет стоять среди озера, как маяк. А эмтеэс, — загнул второй палец. — Такой машинно — тракторной станции во всей округе не сыщешь. Каменное, капитальное сооружение. Элеватор, ремонтная мастерская, электростанция, конюшни, хлева, сыроварни, маслобойни… Все перечислять — пальцев не хватит. Все это под воду.

Пред «Каптажа» снова поправил очки и мягко сказал:

— Но ведь вы знаете, что Волга потечет самотеком. Нивелировка же показывает, что «Красные зори» лежат на пути разлива и будут залиты без малого на метр.

— Значит, не надо пускать Волгу самотеком. Возводите плотины, стройте обводные каналы.

— Если рыть каналы да возводить плотины, то весь план работ изменится, — возразил Марков. — Это будет стоить огромных денег.

Секретарь ячейки Туляк, небольшого роста, коренастый, в старенькой кожаной тужурке, усмехнулся, поднялся и, глядя прямо в глаза Кондрату Семенычу, заговорил ровным металлическим голосом:

— Никто не сомневается, товарищ, в том, что вы крепко любите «Красные зори». Вы — прекрасный хозяйственник. Но и у прекрасных хозяйственников бывает свой недостаток. Даже порок: делячество. Нельзя смотреть только со своей колокольни. Мы не можем ломать план работы. Вопрос обсуждался специалистами и здесь и в центре и изменен быть не может.

Хотите вы этого или не хотите, а «Красные зори» будут перенесены.

— Не хочу.

— Тогда вас придется убрать с дороги.

Кондрат Семеныч сразу даже не понял. Потом его толстые пальцы дрогнули, а лицо побледнело.

— Меня… убрать… Меня, который создал этот образцовый совхоз. Меня…

— Да, вас. Потому что вы не умеете подчиняться директивам. На фронте стройки должна быть такая же железная дисциплина, как и на войне, а вы сами бывали на фронте и должны знать, что такое дисциплина. Повторяю: мы очень ценим ваши хозяйственные и организаторские способности. Поэтому я и даю вам добрый совет: одумайтесь и не упрямьтесь. Мы умеем ценить людей. Но тот, кто станет нам на пути, будет снят, какие бы заслуги за ним ни были.

Кондрат Семеныч грузно опустился на стул.

Сел и Туляк.

Наступило напряженное молчание. Все внимательно наблюдали за Кондратом Семенычем. Глубокие складки на его лбу и переносье говорили о тяжелой внутренней борьбе.

— Ладно, — наконец буркнул он угрюмо, сорвался с места, крикнул: — Пока, — и убежал.

Все вздохнули с облегчением.

— С ним было труднее справиться, чем со старым Панасом, — улыбаясь, сказал Марков Маришкину. — А все — таки понял его Туляк.

— Еще бы. Легче, как говорится, душе с телом расстаться, чем Кондрату Семенычу с «Зорями».