Земля людей

Радуясь, что ночь так чиста, он вспомнил другие ночи, когда казалось, что самолет погружается в хаос, что спасти его — так трудно… В такие ночи радиостанция Буэнос-Айреса слышит, как к жалобе самолета примешивается хруст гроз; за глухой оболочкой пустой породы теряется золотая жила музыкальной радиоволны. И какая скорбь звучит в минорной песне самолета, который, как слепая стрела, устремляется навстречу опасностям ночи!

«В ночь дежурства место инспектора — в конторе», — подумал Ривьер.

— Разыщите Робино!

В это время Робино старался завоевать дружбу пилота. В гостинице он распаковал перед Пельреном свой чемодан; из недр чемодана явились на свет те малозначительные предметы, которые сближают инспекторов с остальной частью человечества: несколько безвкусных сорочек, несессер с туалетными принадлежностями, фотография тощей женщины (инспектор приколол ее к стене). Так он смиренно исповедовался перед Пельреном в своих нуждах, в своих нежных чувствах, в своих скорбях. Раскладывая перед летчиком свои жалкие сокровища, он выставлял напоказ свою нищету. Свою моральную экзему. Он показывал свою тюрьму.

Но у Робино, как у всех людей, был в жизни маленький луч света. С огромной нежностью он извлек с самого дна чемодана небольшой, тщательно завязанный мешочек. Он долго поглаживал его ладонью, не произнося ни слова. Потом разжал, наконец, руки:

— Я привез это из Сахары…

Инспектор покраснел от такого смелого признания. Его мучили неприятности; он был несчастлив в браке; жизнь его была безотрадной, и он находил утешение в маленьких черноватых камешках: они приоткрывали перед ним дверь в мир тайны.

— Точно такие же попадаются иногда и в Бразилии, — сказал он и покраснел еще больше.

Пельрен потрепал по плечу этого инспектора, склонившегося над легендарной Атлантидой…

Что-то похожее на чувство стыдливости заставило Пельрена спросить:

— Вы любите геологию?

— Это моя страсть.

Во всем мире только камни были к нему мягки.

Робино вызвали в контору; он стал грустен, но обрел при этом свое обычное достоинство.

— Я вынужден вас покинуть: господин Ривьер требует меня по весьма важному делу.

Когда Робино вошел в контору, Ривьер успел забыть о нем. Он размышлял, глядя на стенную карту, где красной краской была нанесена сеть авиалиний компании. Инспектор ждал его приказаний. После долгих минут молчания Ривьер, не поворачивая головы, спросил:

— Что вы думаете об этой карте, Робино?

Возвращаясь из мира грез, Ривьер предлагал иногда такие ребусы своим подчиненным.

— Эта карта, господин директор…

Честно говоря, инспектор ровно ничего о ней не думал; с суровым видом он созерцал карту и чувствовал, что инспектирует сразу Европу и Америку. А Ривьер между тем продолжал свои раздумья: «Лицо этой сети прекрасно, но грозно. Красота, стоившая нам многих людей — молодых людей. На этом лице — гордое достоинство на славу сработанной вещи; но сколько еще проблем ставит оно перед нами!..» Однако главным для Ривьера всегда была цель.

Робино по-прежнему стоял рядом, уставившись в висевшую прямо перед ним карту; он понемногу приходил в себя. От Ривьера он не ждал сочувствия.

Однажды он попытался было разжалобить Ривьера, рассказав о своем нелепом, портившем ему жизнь недуге, но тот ответил насмешкой:

— Экзема мешает вам спать — значит, она стимулирует вашу активность.

В этой шутке Ривьера заключена была большая доля правды. Он имел обыкновение утверждать:

— Если бессонница рождает у музыканта прекрасные произведения — это прекрасная бессонница!

Как-то он сказал, указывая на Леру:

— Подумайте, как прекрасно уродство: оно гонит прочь от себя любовь…

Может быть, всем тем высоким, что жило в Леру, он был обязан обидевшей его судьбе, которая свела его жизнь к одной лишь работе…

— Вы очень близки с Пельреном?

— Гм…

— Я не упрекаю вас.

Ривьер сделал полуоборот и, нагнув голову, стал хо-дить по комнате маленькими шагами, увлекая за собой Робино. На устах директора заиграла печальная улыбка, значения которой Робино не понял.

— Только… Только помните, что вы — начальник.

— Да, — сказал Робино.

А Ривьер подумал, что вот так каждую ночь завязывается в небе узелок новой драмы. Ослабление воли людей может повлечь за собой поражение; а предстояла, быть может, тяжелая борьба.

— Вы не должны выходить из роли начальника. — Ривьер словно взвешивал каждое слово. — Может случиться, что ближайшей ночью вы прикажете этому летчику отправиться в опасный рейс; он должен вам повиноваться.

— Да…

— В ваших руках, можно сказать, жизнь людей, и эти люди — лучше, ценнее вас… — Он запнулся. — Да, это важно.

Ривьер по-прежнему ходил мелкими шагами: несколько секунд он помолчал.

— Если они повинуются вам из дружбы — значит, вы обманываете их. Ведь вы, вы лично, — не имеете права требовать от людей никаких жертв.

— Разумеется…

— Если же они надеются, что ваша дружба может избавить их от трудной работы, тогда вы опять-таки их обманываете: они обязаны повиноваться в любом случае. Сядьте сюда.

Ривьер мягко подтолкнул Робино к своему столу.

— Я хочу напомнить вам о ваших обязанностях, Робино. Если вы устали, не у этих людей должны вы искать поддержку. Вы — начальник. Ваша слабость — смешна. Пишите.

— Я…

— Пишите: «Инспектор Робино налагает на пилота Пельрена такое-то взыскание за такой-то проступок». Проступок найдете сами.

— Господин директор!

— Исполняйте, Робино. Действуйте так, как если бы вы поняли. Любите подчиненных. Но не говорите им об этом.

Отныне Робино будет с новым рвением требовать, чтобы на втулках не было ржавчины.

Один из аэродромов линии сообщил по радио: «Показался самолет. Самолет дает сигнал: «Режим мотора падает. Иду на посадку».

Значит, будут потеряны полчаса. Ривьер ощутил раздражение; так бывает при внезапной остановке курьерского поезда в пути, когда минуты начинают бежать вхолостую, не отдавая больше своей доли покоренных просторов. Большая стрелка часов на стене отсчитывала теперь мертвое пространство… А сколько событий могло бы вместиться в этот раствор циркуля!

Чтобы обмануть время тягостного ожидания, Ривьер вышел из комнаты, и ночь показалась ему пустой, как театр без актеров. «И такая ночь пропадает зря!» Со злобой смотрел он на чистое небо, украшенное звездами, на эти божественные сигнальные огни, на луну, — смотрел, как попусту растрачивается золото такой ночи.