Земля медузы

При одной мысли о Косте и «заброшках» Родиону будто вылили на макушку стакан ледяной воды — медленно, тонкой струйкой. Он слишком хорошо знал это ощущение. Так давало о себе знать иррациональное предвестие чего-то непоправимого. Именно так Родион себя чувствовал, когда в последний раз виделся с отцом. И так же — когда в кабинет вошла та пациентка…

Она была изумительно, почти потусторонне красива. Отец у неё был крупным финансовым воротилой с труднопроизносимой кавказской фамилией, мать — русской, и две национальности смешались в ней ровно в той пропорции, чтобы выдать истинное чудо — с тонким фарфоровым глазастым лицом, смоляными волосами, безукоризненным удлинённым аристократическим носом с горбинкой. Именно этот прекрасный нос она хотела переделать в коротенький крохотный пятачок какой-то популярной певички. На первом приёме Родион отговаривал её как только мог. Исчерпав все аргументы, сказал: «Вы же настоящая пери!» Бедная дурочка, вряд ли читавшая что-либо, кроме тегов Инстаграма на своём айфоне, она не знала, кто такие пери.

Вот тогда Родиона взял азарт, растоптавший слабое предчувствие. Такого вызова в его практике ещё не попадалось. Устроить соревнование с самой природой, уже создавшей идеал красоты и гармонии. Перекроить абсолютное совершенство в нечто ещё более совершенное. И уже на первичной консультации, при проведении цифрового моделирования, он понял, что сумеет это сделать. Пятачок певички был, разумеется, отменён в пользу точёного европейского носика.

Операция прошла великолепно, результатом Родион мог гордиться: да, это было совершенство, не только по форме, но и по функциональным улучшениям — безупречные линии, лёгкое дыхание.

Но после операции девушка не пришла в сознание и умерла спустя неделю в городской клинической больнице.

…Родион выбежал на улицу и понёсся к «заброшкам». Утреннее солнце давно поглотил туман, белесая мгла студенистым куполом поднималась со стороны расщелины и расползалась по посёлку разлохмаченными щупальцами. Родиону мельком припомнилось, как фельдшер Василий Иванович однажды рассказывал, будто название острова переводится с айнского как «медуза», или «земля медузы». Отчего так? Кто теперь знает. Не сказать, что медуз было особенно много в здешних водах: не больше, чем у других островов Курил.

— Костя! Да ешкин дрын… Костя!!!

У «заброшек» Родион стал звать молодого журналиста, изо всех сил драть глотку. Туман сгущался, воздух становился похожим на разбавленное молоко. Прежде всего Родион направился в тот дом, где они вчера видели невероятную лестницу и где Костя хотел проверить свою гипотезу насчёт установленных на площадке зеркал и оптических эффектов. Вот та самая трехэтажка, крайний подъезд…

Двери не было. Её не заложили кирпичом или блоками, что легко можно было проделать за сутки, — её словно вообще тут никогда не существовало. Сплошная бетонная стена. Старая, облезлая. При этом козырёк подъезда и растрескавшееся крыльцо были на месте, сохранился и ржавый остов лавочки в бурьяне, торчавший тут с незапамятных времён. Ошибки быть не могло. «Заброшки» родного посёлка Родион знал как свои пять пальцев. Ещё вчера вход в крайний подъезд был. Теперь он исчез.

— Да что же это, на хрен, такое-то… — Родион осторожно потрогал стену: прохладную, шершавую, в пластах вспучившейся, будто нарывы, штукатурки — настоящую, реальную, никаких сомнений.

— Костя-а! — По колено в мокрой траве он пошёл к следующему подъезду. Там после тамбура пол просто заканчивался — вместо лестничного пролёта зияла ямища, полная непроглядной черноты, и это не походило на то, как если бы лестница обрушилась в подвал: свет фонарика на смартфоне не выхватывал ничего, ни обломков площадки и ступеней, ни подвальных труб, — внизу была лишь бездонная тьма, куда, будто в колодец, глубоко уходили стены подъезда, напрочь лишённые дверей.

Тихо матерясь, Родион пошёл дальше. Он уже не пытался себя убедить, будто тошнотворное чувство, посетившее его вчера в «заброшках», — всего-навсего недоумение, крайняя озадаченность, но никак не страх. Родиону весь последний год казалось, что своё он уже отбоялся, ибо всё, что могло случиться ужасного в его жизни, уже случилось. Но нет, его нынешним чувством был именно страх.

И страх этот перерос в панический ужас, когда за дверью следующего подъезда Родион обнаружил Костину зеркалку. Фотоаппарат лежал на пыльном полу и выглядел так, будто его раздавило прессом.

…Вымораживающий каждую жилу ужас. За всю свою хирургическую практику Родион никогда прежде не испытывал ничего подобного. В полную силу ужас навалился на него не сразу — целую неделю пробовал на зуб, испытывал на прочность, пока Родион отчаянно, до сердечных перебоев и постоянных головных болей надеялся, что черноокая пери выйдет из комы. Его самое прекрасное творение за всю карьеру. Не могло всё так закончиться, просто не могло.

Однако девушка умерла, так и не увидев в зеркале своего нового маленького точёного носика. Карьера Родиона полетела в тартарары, но в первые сутки он об этом не думал — равно как и не думал ни о предстоящих обвинениях, ни о суде, ни о могущественном отце мёртвой пери. Родион лежал прямо на полу своей здоровенной московской квартиры и в незримых судорогах совести (давно почившей, как ему казалось) вспоминал: он ведь знал, что с некоторых пор зажравшееся руководство его клиники стало экономить на обслуживании медицинской техники — в том числе аппаратов искусственной вентиляции лёгких. Он знал, что новый анестезиолог был взят на работу не из-за опыта, а из-за связей. Родион не схлестнулся с руководством на этой почве лишь потому, что ему очень хорошо платили. Да ведь он же вообще поначалу не хотел делать проклятую операцию! Надо было сразу выпроводить соплячку пинком под зад…

В уголовном деле Родион оказался среди подозреваемых. Главным подозреваемым, конечно, был анестезиолог, его-то и взяли под стражу — а ещё его ассистентку и директора клиники. Родиона отпустили, но именно ему, как обладателю самого распиаренного имени в этой злополучной истории, досталась вся грязь публичных обвинений. Явившись на очередное судебное заседание — отпущен он был под обязательство о явке, — Родион нос к носу столкнулся с отцом погибшей… убитой. Далёкие от медицины люди нередко думают, будто абсолютно всем, что касается операции, заведует хирург, и лишь он один ответственен за её исход. Отец мёртвой пери, жирный, носатый, с бешеными смоляными глазами навыкате, в гибели единственной дочери винил только Родиона. Словосочетания «неисправность аппарата искусственной вентиляции лёгких» и «халатность анестезиолога» ему не говорили ровно ни о чём. Над его дочерью со скальпелем стоял Родион — следовательно, Родион её и убил. И в сущности, отец пери был не так уж неправ… Перемежая свои слова напалмовой матерщиной с кавказским акцентом, он заорал Родиону в лицо: «Я тебя живьём закопаю! Ты у меня даже к ветеринарному пункту на сто шагов не подойдёшь! Не то что к человеческой больнице! Коновал херов!» Связи у финансового воротилы были куда более прокаченными, чем даже у Родиона с его многочисленными полезными знакомствами. Сначала перед ним захлопнулись все двери московских клиник эстетической медицины. Потом почти всех клиник вообще. Анестезиолога посадили, директор вывернулся, а Родиона оправдали, но никакое оправдание ему уже помочь не могло.

Казалось тогда, ничего страшнее случиться уже не может. Тем не менее, трещине поперёк его жизни суждено было разверзнуться до пропасти, и самое чудовищное судьба приберегла напоследок.

Спустя два месяца (дело было на редкость мерзостной осенью, холодной, сухой и пыльной настолько, что на зубах скрипело) они с женой пошли в кино — жалкая попытка развеяться. Родион работал в окраинной поликлинике и изо всех сил цеплялся за самого себя, чтобы не провалиться в депрессию. Наташка оказалась не только умной и красивой, но и преданной женой, поддерживала его как могла. Они только вышли из дома, как из-под арки к ним вынырнул тощий паренёк лет двадцати в узких пидороватых джинсиках и модном пальто. В его бескровном лице было что-то истерическое, невменяемое, и Родион подался в сторону, увлекая за собой Наташку. Но парень живо заступил им дорогу и, уставившись Родиону в глаза стеклянным шальным взглядом, запинаясь, выговорил: «В-вы убили мою невесту», а после сделал нечто такое, чего от мужчины Родион никогда бы не ждал, нечто бесконечно, смертельно подлое. Он плеснул что-то из склянки, которую прятал под расстёгнутым пальто. Родион инстинктивно увернулся, да и жидкость летела по весьма непредсказуемой траектории, так что угодила точно на Наташку.

Та секунда-другая прострации, почти полного выпадения из реальности, пока Наташка истошно кричала, прижимая ладони к глазам, а парень убегал, отбросив склянку, растянулись в воспоминании Родиона на месяцы, годы. На самом деле он почти сразу отвёл руки жены вниз, чтобы она не размазывала кислоту по неповреждённым участкам кожи, и потащил её обратно, в квартиру, промывать глаза и лицо холодной водой, на ходу вызывая скорую.

В больнице Наташка пролежала полгода. Правый глаз ей врачи спасти не смогли. Пол-лица её теперь обтянула маска из уродливых бугристых шрамов, обезображенный нос походил на обрубок. Жениха мёртвой пери (утащившей за собой всю жизнь Родиона прямиком в ад слабенькими своими пальчиками с замысловатым чёрно-золотым маникюром), явившегося мстить с полной банкой концентрированной серной кислоты, признали невменяемым и отправили на принудительное лечение в психиатрический стационар. Психиатричка всерьёз грозила и Наташке. Заторможенная, часами смотревшая в одну точку, она почти перестала разговаривать. А когда Родион, наконец, привёз её домой, тихо сказала, что хочет с ним развестись. «Я верну тебе лицо, я сам буду тебя оперировать, найду клинику — да хоть за границей», — твердил Родион, но Наташка его будто не слышала. В её изувеченной психике, будто черви в гнилом мясе, закопошились все женские страхи, о которых Родион прежде имел весьма смутное представление: что мужчина любит исключительно за внешность, что сразу бросит из-за «нетоварного» вида. Родион даже предположить не мог, откуда умная Наташка набралась подобной ереси, видимо, это было что-то исконно бабье, утробное, а потому неодолимое. В конце концов однажды утром Наташка уехала в Подмосковье к родителям, заблокировав Родиона на телефоне и во всех социальных сетях. Её родители тоже не желали с ним общаться, сначала бросали трубку, потом тоже заблокировали его номер.

Вечером того дня Родион впервые напился в стельку.

…Третий и последний подъезд «заброшки» на первый взгляд был ничем не примечателен. Сделав пару шагов (мелкие обломки Костиного фотоаппарата захрустели под ногами), Родион различил в сумраке обыкновенную лестницу на первый этаж — привычные семь ступенек — и нормальные дверные проёмы. Все, кроме самого левого. На его месте была сплошная стена, а внизу… Сначала Родион даже не понял, что увидел. Внизу из маленького квадратного отверстия — размером точно под шею — торчала человеческая голова. Костина.