Земля мертвых
Шрифт:
Глава 17. «Изгонять и выгрызать»
На утренней заре Зализа одной точной стрелой убил бездомную собаку, и вместо начавшей подтухать головы повесил свежую. Хотел и обтрепавшуюся метлу поменять, но не успел: опричника нашел отрок из крепости и позвал к воеводе. Далеко идти не пришлось — обещанная полусотня стрельцов гарцевала за воротами, уже собравшаяся привычным походным обычаем: сабля на боку, бердыш за спиной, пищаль у седла.
— Делайте свое дело, — вместо напутствия перекрестил их Кошкин. — С Богом.
Зализа с засечниками занял место впереди отряда, и конная полусотня устремилась вперед.
Однажды Семен уже участвовал с другими опричниками
— Имей в виду, Семен, нам его не просто напугать надо, чтобы в думе голос против царя не поднимал. Нужно, чтобы проклятым местом его поместье все считали, чтобы коровы не доились, свиньи не поросились, чтобы смерды разбегались, рожь не росла, чтобы золота у него не осталось сторонников себе подкупать, и серебра — голодранцев уличных сманивать. Грабить не хочешь — в землю втаптывая, есть не можешь — собакам отдай: но боярину ничего не оставь!
Здорово они тогда повеселились, стреляя из луков разбегающихся коров, поря смердов, раздевая и отпуская девок, потроша боярскую усадьбу, разоряя конюшни и свинарники. Москва неделю только про это и говорила. Еще на улицах ахали, что полторы тысячи мужиков они перед усадьбой на деревьях развесили — хотя в поместье и полутысячи людишек не нашлось. Опричники не спорили — чем больше страха станется, тем для государя и лучше. А поротые смерды и долго сверкавшие телесами девки от боярина чуть не сразу ушли, не дожидаясь новой напасти.
Пожалуй, сейчас следовало бы научить этому стрельцов — но Зализа не представлял, как подступиться к столь деликатной теме.
— Во время привала предупрежу, — решил он. — Так прямо и скажу, что замешан, похоже, боярин в измене, а дабы в поместье иные крамольники приюта не нашли, разорить его нужно так, чтобы ни есть, ни пить лет десять лет никому ничего не нашлось.
Сон показался очень забавным: словно стоит Станислав на пологом взгорке, неподалеку от лиственной рощи, а вниз по склону, почти по плечи скрываясь в траве, широкой змейкой спускался к леску маленький зеленый человечек в одежде из свежей травы. Местами из курточки и штанов выступали яркие, синие и желтые цветы, над которым угрюмо жужжали пчелы и шмели, но никак не могли опуститься на аппетитное соцветие.
— Совсем трава переспела! — громко сокрушался человечек. — Совсем большая стала. Совсем-совсем большая. Куда теперь расти?
Погожину трава поднималась едва выше колена, а потому мельтешение и причитания карлика казались ему смешными.
— Да пусть растет трава, не жалей! — выкрикнул он человечку и… проснулся.
— Что ты сказал? Не слышно! — отозвалась из глубины дома Матрена, подошла ближе. — Какая трава?
— Да сон смешной приснился, — приподнялся на локте милиционер, нащупал неподалеку выстиранные хозяйкой брюки и подтянул к себе. — Будто бегает по полю маленький человечек, весь в траве, да причитает, что трава перестояла.
— Луговой приходил, — всплеснула руками женщина. — Господи, надо хоть угощение ему сготовить, и так, верно, серчает.
— На что? — не понял Погожин.
— Так, покос прозевали, — признала Матрена. — Косить пора давно, трава поднялась.
— А коса-то есть? — натянув брюки, спрыгнул с печи милиционер.
Женщина кивнула.
— Где?
— Во дворе, у ворот.
— Ладно, посмотрим, — не вдаваясь в дальнейшие разговоры, Станислав вышел из дома в пахнущий опустевшим сеновалом двор, поднял глаза к просвечивающим в крыше дырам, покачал головой, то задерживаться не стал, взяв у закрытых длинной слегой ворот косу, примерно пятого
номера, и лежащий на приступке камень.Что Станислав знал о косьбе, так это то, что режущая кромка должна быть очень, очень острой, иначе коса не резать, а мять травы станет. Поэтому работу он начал с того, что прошелся камнем справа-слева по железной полосе, привычно проговаривая придуманную для этой работы присказку:
— Коси коса пока роса, коси коса пока роса, коси коса пока роса.
Трех проговорок обычно хватает, чтобы обновить в поле лезвие, поэтому и сейчас Погожий ограничился всего тремя заходами камня, после чего положил его в карман, а сам отворил ворота и вышел на улицу.
Луг лежал прямо напротив дома — тот самый, из сна. Станислав покачал головой, прошел неспешным шагом к лесной опушке, опустил инструмент на землю и старательно вспомнил все то, чему учил его дед:
— Пяточку косы клади на землю, ей цепляться нечем. При этом самый кончик чуть вверх смотреть станет, и в землю не зароется. Вот так и начинай по земле-кормилице скользить, р-раз, и шажок, р-раз, и шажок. Коса, она сама всю травушку-муравушку положит. Ты ее только держи правильно, да точить не забывай.
— Ну, родимая, — поплевал Станислав себе на руки. — Начнем.
Он опустил косу пяткой на самую землю и широким движением повел ее справа налево.
— И-и, раз, и-и, раз… — трава ложилась широкой полосой, опрятно укладываясь колосками к лесу. Жнивье позади оставалось совсем не таким, как у деда — с торчащими из почвы стебельками не больше сантиметра длиной — а неправильным, сантиметров по пять. Но в целом работа получалась, и особо трудной не казалась.
До полудня он прошел луг из конца в конец три раза, а когда подоспела самая жара, Матрена принесла в поле кувшин холодного молока, краюху свежего, ноздреватого хлеба, пареной репы и недавно сваренной, еще горячей свинины. Подкрепившись, Погожин с сознанием честно заработанного отдыха прилег в тени деревьев, часа полтора отоспался, а потом снова отправился на покос. К вечеру луг на взгорке оказался выкошен практически полностью. Работы на нем оставалось от силы часа на два — но стало смеркаться, и уставший, но довольный собой Станислав отправился в избу.
Здесь его ждал горячий ужин. Хозяйка дома посадила его во главу стола, позволила первому приступит к щам, первому взяться за гущу. Когда Погожин сыто отодвинулся от стола, лично поднесла ему ковш шипящего перебродившего кваса. После долгого дня и сытного ужина Станислав почувствовал, как у него слипаются глаза и, поблагодарив женщину, двинулся на ночлег.
— Ты на печь не лезь, — предупредила его Матрена. — Холодно там. Здесь ложись…
Она указала на расстеленную широкую кровать. Погожин поначалу ничего не понял — уму слишком хотелось забраться под одеяло и закрыть глаза. А хозяйка, еще несколько минут повозившись по дому, пошуровав в печи, выйдя во двор и быстро вернувшись, наконец-то разделась и, погасив лучину, забралась к гостю в постель.
— Так теплее, — тихо сообщила она, но для того чтобы Станислав проснулся и понял, о чем идет речь, ей пришлось еще немало потрудиться…
Поутру стрельцы начали одеваться для боя. Из седельных сумок были извлечены тегиляи и бумажные шапки, которые имелись практически у всех, а кое-кто из более зажиточных или запасливых стрельцов поддевал под них кольчужки или накидывал поверх куяки. Впрочем, у многих широкие железные пластины были нашиты прямо поверх длинных стеганых кафтанов либо только на груди, либо на груди и на спине. У всех десятников оказались обычные островерхие шлемы, и Зализу это порадовало — в бою проще окажется воевод от обычных ратников отличать.