Земля надежды

Джон ошибался. Король не сдался. Он попытался совершить побег. Это была плохо спланированная, ненадежная попытка, успех которой был ровно таким, какого она и заслуживала. Охрану удвоили, его предупредили, что он является узником английского парламента, и перевезли в Холмби-Хаус в Нортгемптоншире.

Эстер нашла Джона в дальнем конце сада, хмуро смотрящим на вишневое дерево.

— Боюсь, я его загубил, — сказал он. — Когда я был мальчиком, я видел, как мой отец пересаживает деревья в два раза больше, чем это, и так ничему и не научился.

— Выглядит не хуже, чем все остальные, — сказала Эстер, окидывая взглядом сад, где голые ветви раскачивались на фоне белого неба.

— Убил я его, — сказал Джон. — Несмотря на то что так старался. Нет у меня отцовского таланта. Всю свою жизнь я работал с ним бок о бок, и все равно я и вполовину не такой садовник, каким был он. Он знал, кто он такой, он знал, кому служит, он знал свое ремесло, а я…

Он замолчал и взялся рукой за ветку дерева, будто искал поддержки.

— Какие нынче новости? — Эстер сразу догадалась об источнике плохого настроения Джона.

Джон бросил на нее быстрый взгляд из-под нахмуренных бровей.

— Только что парни просили хлеба у задних дверей, — сказал он. — Их отпустили из армии, и они пробираются к дому.

Эстер ждала. Джон вытянул руку и уцепился за ствол погибшей вишни.

— Они сказали, что армия теперь будет править парламентом и отомстит королю. Они сказали, что заставят его заплатить за все, потому что теперь наступает новое время, у всех будет земля, у всех будет голос, чтобы выбирать себе правителей, и все будут равны.

— Так думает молодежь, — быстро ответила Эстер. — Когда-то и ты был молодым, Джон, и жаждал перемен.

Он кивнул.

— Не такие уж они молодые. Моего возраста. И они сказали, что сейчас многие думают так же. Они — левеллеры, и они говорят, что лучшие люди в армии — с ними. Они хотят закончить то, что начал парламент. Они хотят отправить короля в изгнание и превратить страну в новую землю свободы и равенства.

Эстер оглянулась, чтобы убедиться в безопасности сада, огороженного стеной.

— А если парламент не захочет раздать землю? — спросила она.

Джон покачал головой:

— Не похоже, что они собираются ждать согласия парламента, — сказал он. — Это люди решительные и готовые действовать. Они сражались за то, чтобы сделать страну лучше для рабочего люда. У них не хватит терпения деликатничать с джентльменами из парламента. Они хотят видеть землю в руках рабочего народа. Они хотят королевские поместья, церковные и общинные земли и пустоши.

— И у каждого будет свой надел, и все смогут там выращивать что захотят?

— Так они говорят, — угрюмо сказал Джон. — Это именно то, чего я сам всегда хотел. Это именно так, как, по-моему, все и должно быть. А теперь похоже, что армия может уничтожить парламент, и они готовы сделать это.

— Пойти против господ?

— Почему бы и нет? Разве парламент не пошел против короля?

— А что будет с такими землевладельцами, как мы? Нас обложат налогом?

Джон передернул плечами.

— Откуда мне знать, что у них на уме? Они могут решить, что и наши стены нужно снести, точно так же, как и другие.

Эстер кивнула и пошла к дому. По ее медленной походке Джон видел, что она глубоко задумалась. На полпути к дому она остановилась и снова вернулась к мужу.

— Нам нужно заняться овощами, — сказала она. — Им теперь понадобятся овощи.

Вся семья приняла участие в процессе возвращения редкостей в комнату с высокими венецианскими стеклами и гладким полированным полом. Они хотели вернуть все в прежнее состояние, хотели восстановить коллекцию, не утратив ничего из ее красоты, не потеряв ее богатства, не уронив того блеска, который царил вокруг нее: запах кожи, наслаждение от огромного количества экспонатов, радость от созерцания упорядоченного беспорядка, в котором большие экземпляры свешиваются с потолка, крошечные вещички прячутся в шкафах, экзотическое рядом с повседневным, историческое рядом с новейшими изобретениями.

В коллекции были огромные потери. Больше всего пострадали монеты и предметы, изготовленные из драгоценных металлов. Эстер время от времени посягала на то, что в годы войны сохраняло свою ценность, и она не могла скрыть от Джона, что некоторые подносы, прежде заполненные римскими и средневековыми монетами, никогда уже не будут такими, как прежде.

Кое-какие предметы пострадали от сырости. Триптих иконостаса был прислонен к стене ледника, и влага, проступавшая на кирпичах, размыла его яркие краски. Множество редких шкур сгнили и рассыпались, а часть одежд из шерсти проела моль. Пергаментные страницы иллюстрированных рукописных томов, украшенных цветными рисунками, повредили муравьи, а экскременты крыс и мышей обильно покрывали коробки с цветами, засушенными в сахаре.

— О, как мне жаль, как жаль, — причитала Эстер по мере того, как один за другим свертки и сундуки выносились на свет. — Если бы я только знала, что мы будем в безопасности, я бы никогда не прятала все это.

— Но ты же не знала, — Джон был великодушен. — А если бы солдаты неожиданно появились у нас, мы могли бы потерять все за одну ночь.

Френсис, повязав волосы косынкой, и Джонни в своей рабочей одежде очень аккуратно выбивали во дворе пыль и моль из костюмов, ковров и шкур, а потом снова несли это все в дом, где Эстер и Джон заново развешивали их в экспозиции.

Мало-помалу, вещь за вещью, витрина за витриной, экспонат за экспонатом комната редкостей приобретала прежний вид. И когда после двух недель непрерывной работы они наконец отступили назад и осмотрелись вокруг, то увидели впечатляющее собрание, богатое и необычное. Только тот, кто, как дети Традескантов, вырос в этой комнате, кого баюкали в кресле при свете, льющемся из этих величественных окон, мог заметить, что кое-чего теперь недостает. Но посетители, которые, несомненно, скоро появятся вновь, наверняка будут изумлены и поражены.

Лето 1647 года

Джон вскапывал новую грядку под овощи и сеял семена салата, чтобы посмотреть, что вырастет быстрее всего, когда из дома вышла Эстер. Прикрывая глаза от яркого солнечного света, она торопливо пошла к нему по дорожке.

— Короля схватили, — без обиняков сообщила она.

Он взглянул на нее с такой тревогой, будто она сказала, что заболел кто-то из детей.

— Схватили?

— Какой-то молокосос, корнет, явился в Холмби-Хаус и арестовал его величество, — Эстер почти плевалась от ярости.