Земля незнаемая
Шрифт:
– Уж я ль не слуга тебе, государь, - склонился Плещеев.
– А князь Курбский, государь, хвор. Плох, право слово.
Василий поморщился.
– Ладно, обойдусь без Курбского. Во Псков наместником пошлю князя Великого. А как князь Курбский болезнь одолеет, так и его во Псков направлю. Пущай вторым наместником сидит. Ну а ты, князь Иван Михайлыч Репня-Оболенский, без дела не останешься. Поедешь воеводой к войску. Теперь сыщите мне дьяка Далматова…
Под
Запрудил народ площадь. Перед помостом родовитое боярство, в дорогих до пят длиннополых кафтанах, переговаривается:
– По какому случаю звон? Не Литва ль на нас попёрла?
– А может, ливонцы удачи пытают?
И замер люд, вперился в помост. Кто говорить будет? По ступеням поднялся посадник Копыл и московский дьяк Далматов. Посадник шапку снял, на все четыре стороны поклон отвесил:
– Народ псковский, вразумейте, о чём я сказывать почну. Государь и великий князь Московский Василий Иванович посадников наших задержал, а меня с дьяком послал передать, гнев он на Псков держит.
Заволновался люд, зашумел. Раздались голоса:
– Великий князь Московский, но не псковский! Отчего же наших послов за караулом закрыл?
– Дьяк Далматов сызнова к нам приехал поучать нас?
– Не хотим Москвы над собой!
– Чего желает великий князь?
– раздался голос старосты кожевников.
На край помоста придвинулся дьяк Далматов, развернул свиток.
– Люди псковские! Государь и великий князь Василий Иванович отписывает вам, что ежели отчина его, Псков-город…
– Псков не отчина князей московских!
– снова визгливо ввернул боярин Шершеня - Псков город вольный!
Далматов поднял строгие глаза, дождался тишины и снова внятно повторил:
– Ежели отчина его Псков-город хочет в мире жить, так должны псковичи исполнить две государевы воли.
– Не томи, дьяк, сказывай, чего государю надобно?
– выкрикнул высокий гончарник.
– Первая воля, - твёрдо и громко выговорил Далматов, - чтоб не было у вас веча и вечевой колокол, - дьяк вскинул руку к звоннице, - сняли. Другая воля - быть у вас двум наместникам…
– Много мнит о себе великий князь!
– раздалось сразу несколько голосов.
– Аль не ведомо Василию, что Псков не склонял головы ни перед немцем, ни перед иным недругом..
– Не бывать тому, чтобы Псков вольностей лишился! О том и передай, дьяк, великому князю. Аль вороги мы ему, цо он с нами тако разговаривает?
Дьяк Далматов кинул резко в толпу.
– Не стращаю я вас, псковичи, но скажу слова государевы: ежели добром не исполните воли государя, то у него силы наготове много, и кровопролитие взыщется с ослушников! Аль запамятовали, как, возгордившись, новгородцы подняли меч на Москву?
Стих люд. Но вот к помосту пробился старик кузнец, поднял руку.
– Круто, ох как круто рець ведёшь, дьяк Но да не от тебя слова эти, а от государя Московского. Како же отвецать нам тобе? От древности, от прародителей наших вецевой колокол во Пскове. Подобно сердцу он у нас. Но вот настала пора проститься нам с ним. Я плацу, - кузнец смахнул рукавом слезу, - но нет стыда в том. Отдадим мы государю, великому князю Московскому своего вецника…
– А ты за весь Псков не ответствуй!
– прервал кузнеца боярин Шершеня.
Кузнец
ответил раздражённо:– Я от народа сказываю, а не от вас, боляр.
– И повернулся к Далматову.
– О том, дьяк, и передай государю. Не станем крови проливать и согласны исполнить его волю.
– Не хотим!
– Согласны! Пусть будет, как кузнец сказывает!
– перекрыла боярские выкрики толпа.
– Скинем вечевой колокол, примем государевых наместников!
– Коли бояре мыслят за вечевой колокол держаться, пущай сами и бьются с московскими полками. Мы же не пойдём противу Москвы.
– Жалко вечника, ажник душа рвётся, да где силы наберёшься на московские полки?
– Едут! Едут! Недалече уже!
– свесился с колокольни лохматый отрок, замахал шапкой.
Вспугнув птиц, враз торжественно зазвонили колокола, распахнулись городские ворота и с хоругвями, в облачении вышли из Пскова архиерей с духовенством, бояре и ремесленный люд.
Псковичи встречали великого князя.
Государь ехал верхоконно, под стягом. Белый конь, крытый золотистой попоной, пританцовывал, вскидывал головой.
Следом за великим князем длинной лентой вытянулись полки служилых дворян и пищальников. Били барабаны, играли трубы.
Приставив ладонь козырьком ко лбу, Василий сказал с усмешкой:
– Эка, с попами вылезли. Плещеев подхватил с полуслова:
– Аки пёс побитый хвостом виляет, так и боярство псковское.
– Ха!
– Василий махнул рукой.
– И без бития, только и того, пригрозили. Нынче боярство хоть и строптивое, да не то, что ране. Как господин Великий Новгород сломился, так и боярство присмирело. Вишь, - кивнул Василий на остановившихся у дороги псковичей, - смирненькие каки.
– И хихикнул.
– Поди, не мыслит боярство псковское, чего я с ними сотворю.
Плещеев осклабился.
– Взвоют, государь…
– Да уж не возвеселятся. Ты, Михайло, вели полковым воеводам дворян определять на постой по боярским вотчинам. Да чтоб дворяне служилые не бражничали да в боярских трапезных не рассиживались и наизготове были, ибо надобность в них может случиться.
– Смекаю государь.
– Коли догадываешься, о чём речь, то до поры молчи, а то ненароком вспугнёшь бояр, они на смуту подбивать люд зачнут, тогда крови не миновать.
Остановив коня, Василий спрыгнул наземь, кинул повод подбежавшему отроку.
– Ну, пора и под благословение.
Сняв шапку, пятерней пригладил бороду и медленно, но твёрдо направился к стоявшему с крестом в руках архиерею.
С высоты бревенчатых стен псковского детинца Шершене видно московские полки, толпы народа и раскачивающиеся на ветру хоругви.
Вон великий князь в алом кафтане и собольей шапке. За Василием на древке полощется стяг. Навалился Шершеня грудью на стену, ногтями камни царапает, глаз не сводит с великого князя. А когда Василий с коня соскочил и к архиерею направился, застонал боярин, отвернулся и торопливо спустился со стены. Холоп подвёл боярину коня, помог взобраться в седло. Шершеня поводья разобрал, спросил хрипло: