Земля незнаемая
Шрифт:
Спустившись с крыльца, Василий, обойдя блестевшую лужу, направился к пыточной избе. Низкая, рубленная из вековых брёвен, она, пугая всех, стояла на самом отшибе княжьего двора. Полновластным хозяином в ней был дьяк Фёдор.
У самой избы Василий замедлил шаг. За дверью по-звериному взвыл человек и смолк.
«Признался ль?» - берясь за ручку двери, подумал Василий.
В день, когда несли на кладбище юродивого, какой-то мужичонка вздумал кричать:
– Василия не хотим великим князем. Антихристу он продан, како и мать его заморская! Нам Дмитрия великим князем подавай! Дмитрия
Мужика схватили, в пыточную избу доставили.
Велел Василий дьяку дознаться, чей тот мужик холоп и кем подослан, какой боярин за ним стоит.
В избе жарко, едко чадит гарь. Подручный дьяка, в одних портках, без рубахи, собирал в кучу палки. В углу горел огонь. Тут же, посреди избы, валялись железные щипцы на длинных ручках, толстый ременный кнут. Пытаемый, раздетый донага, безжизненно висел у стены.
Василий подошёл, посохом ткнул в бородатое лицо. Всмотрелся. Глаза закрыты. Спросил:
– Как, Федька, выведал аль нет?
При появлении в избе великого князя с лавки подхватился дьяк, маленький, колченогий, лицо морщеное, что гриб-сморчок, ответил скороговоркой:
– С собой тайну унёс, государь!
– Плохо, Федька, старался, коль не прознал, чей он и кто наущал его. Не мог холоп сам того придумать. И забил ты его попусту, рано…
У двери пригнулся под притолокой, вдруг обернулся, блеснул настороженными глазами в дьяка:
– Ох, гляди, Федька, вдругорядь сам ответствовать мне на дыбе будешь. Чтой-то хитришь!
– Поднял палец, погрозил: - Чую, хитришь!
Из Москвы разные дороги на Дмитров и Калугу, но князь Семён, хоть и не с руки, решил, однако, проводить брата Юрия. В Москве повсюду послухи, о чём бы ни говорил, в одночасье Василию известно.
Братья едут стремя в стремя, далеко оторвали от сопровождавшего поезда. Растянулись конные дружины, боярские колымаги, телеги с харчами. Впереди обоз Юрия, позади Семёна.
У братьев разговор один, обидами на Василия делятся.
– За несколько дён устал боле, чем за годы в Дмитрове, - говорит Юрий, не скрывая радости отъезда из Москвы.
Семён поддакивает:
– Труден братец Василий, ох как труден! С высоты на нас глядит.
Юрий переложил повод из руки в руку.
– Мыслит править по-отцовому.
– Круто берёт изначала, а то забывает, что отец только с новгородскими вольностями совладал, ему же псковские и рязанские оставил. Коли нас притеснять станет, мы в Литву, к князю Александру, дорогу знаем.
– На Казань сбирается! Ха, - зло рассмеялся Юрий, - воитель сыскался. Мухаммед-Эмин укажет ему от ворот поворот.
Семён поддакнул:
– Как ощиплют Ваську татарове, враз погашает, к нам с поклоном пожалует.
– Ныне боярской думы гнушается, сам-треть всё решает, а тогда не только нам, князьям, боярам в рот заглянет, к их советам прислушается.
– Есть и на Москве бояре, кои Василием недовольны, - снова сказал Юрий.
– И Соломонию он притесняет.
– В бесплодстве её винит,
а не сам ли этим страдает?– залился мелким смешком Семён.
Оборвав смех, замолк надолго. Молчал и Юрий, посматривал по сторонам. Пожухла прихваченная ночными заморозками трава, высохла. Лес местами оголился, кое-где всё ещё желтел и краснел сохранившейся листвой. Небо низкое, затянутое тучами. Неуютно.
Прошедший накануне дождь размыл дорогу, и кони хлюпают по лужам.
Верстах в десяти за Москвой Семён остановил коня, сказал:
– Пора прощаться.
Юрий снял шапку, не слезая с седла, обнял брата.
– Так помни уговор, Семён, друг за дружку держаться, в обиду не даваться, а при нужде в помощи не отказывать.
Семён ответил:
– Воистину так, купно, - и, трижды поцеловав Юрия, свернул на калужскую дорогу.
Тёмная, ночная Москва. Разноголосо перебрёхивались собаки.
У ворот боярина Версеня одетый в шубу и тёплую шапку человек долго стучал в калитку. Надрывались спущенные с цепи лютые псы. Человек барабанил палкой по доскам что было мочи. Наконец щёлкнул запор, и открылось смотровое оконце. Воротний мужик подал недовольный голос:
– Кого там принесло? Человек сердито прикрикнул:
– Заснул! Вот ужо пожалуюсь боярину, он те всыплет! Отворяй!
Мужик испугался, торопливо распахнул калитку, впустил ночного пришельца, пробурчал, оправдываясь:
– Не спал я, по нужде отлучался. Человек уже успокоился, сказал тише:
– Веди к боярину, скажи, дьяк Фёдор к нему…
Боярин Версень ждать не заставил, сам спешил навстречу. Дьяк подковылял вплотную, дохнул луковым перегаром боярину в нос, хихикнул:
– Умер холоп. Что поведал перед смертью, мне одному ведомо. Даже подручный не слыхал, ибо отлучался он на тот момент.
– Слава тебе, Осподи!
– отирая рукавом пот, облегчённо вздохнул Версень - Хоть и нет моей вины в холоповой дури, но великому князю как то вразумишь?
Дьяк снова мелко засмеялся:
– Ужо порадел я ради тебя, боярин… Версень засуетился:
– Погоди, Фёдор, я сей часец.
Вскорости воротился, ткнул дьяку кожаный мешочек. Звякнуло серебро.
– Тебе, чтоб обиды не таил. За добро твоё ко мне…
И самолично провёл дьяка до ворот, подождал, пока мужик закроет за ним калитку. Плюнув вслед, пробурчал:
– Чтоб тебе подавиться теми рублями.
Поддёрнув сползшие портки, боярин отправился досыпать.
Государь ещё плескался над тазиком, а оружничий Лизута, рыжий, сгорбившийся от худобы и угодничества, уже нашёптывал голосом тихим и вкрадчивым:
– Князь Гюрий и Симеон сообча из Москвы отъехали.
– Ещё что знаешь?
– недовольно прервал его Василий и, подняв голову, долго растирал лицо льняным утиральником.
– О чём князья меж собой говорили, Лизута?