Земля обетованная

— Я, право, не знаю, с чего начать, — задумчиво сказал Дуглас, думая о непрестанном нагромождении лжи последних четырех лет, о том, как ловко обходил он правду, стараясь в то же время придерживаться подобия ее — это помогало сохранять некоторое равновесие, не более, — получалось, что, если он и нарушает брачные узы, то лишь в пределах, дозволенных системой, разрешающей их нарушать, или, точнее, дозволенных им самим. Счастливый брак, основанный на постоянстве и взаимном доверии, был эталоном, с которым следовало подходить ко всем прочим моральным ценностям. Дуглас был с этим вполне согласен; пожалуй, ни один другой догмат церкви не воспринимался им с такой полнотой. Но ведь это значит, что жизнь его потерпела крушение — терпела крушение не однажды на протяжении нескольких последних лет, и воспринимал он это каждый раз как грешник, сознающий свою греховность. Он и держался немного скованно, как человек, которому давно пора исповедать свои грехи.

— Я ее знаю? — спросила Мэри, глядя в сторону, она теперь все время смотрела в сторону.

— Нет.

— Это уже что-то значит.

— Очень мало. И все же… Это серьезно.

— Догадываюсь. Очень жаль, что ты не сказал мне в самом начале.

— И мне жаль.

— Почему же ты этого не сделал?

— Наверное… — Дуглас замолчал. Единственное, что имело значение сейчас, — это сказать всю правду, ничего не замалчивая, ничего не смягчая. — Я или боялся ссоры и пытался увернуться от нее, или же хотел, чтобы и волки были сыты и овцы целы, или не был вполне уверен в ней и хотел посмотреть, что из всего этого получится.

— Решай сам, какой вариант тебя больше устраивает. — Мэри засмеялась. Она довольно помучилась в прошлом, понимала, что мучения ждут ее и впереди, но сейчас почувствовала известное облегчение. — Надо было тебе сказать мне. Скрывать было жестоко и унизительно.

— Знаю. Но… мне казалось, что я нарушил бы слово, как будто я разрушал что-то.

— Умолчав, ты поступил гораздо хуже. Разрушил гораздо больше.

— Мы уцелели.

— Нет! — Слезы подступили ей к горлу, и, не успев совладать с собой, она расплакалась. Дуглас, смотревший на нее из другого конца комнаты, приподнялся было, чтобы подойти, но она отмахнулась от него. Затем взяла себя в руки. — Вовсе мы не уцелели, просто приспособились как-то, чтобы не разбивать семью. Но это все комедия. Ты не любишь меня, ты не желаешь уделить Джону хоть сколько-нибудь времени, ты слишком много пьешь, сейчас ты с увлечением играешь роль свободного художника — ты совсем не тот человек, за которого я выходила замуж. А что делаю я? Беспокоюсь за тебя, беспокоюсь за Джона; пытаюсь сосредоточиться на преподавании, хотя это становится для меня все труднее, слишком много курю, проверяю домашние задания, час в день смотрю телевизор, спать ложусь обычно задолго до тебя и даже не подхожу к роялю… даже не подхожу! Мы так мало пользуемся Лондоном, что с тем же успехом могли бы жить в Корнуолле, — то есть это я мало пользуюсь Лондоном. Ты-то, очевидно, считаешь себя вправе рыскать по городу, как пират. Какая она?

— Ты действительно…

— Какая она?

— Приблизительно твоего возраста.

— Было из-за чего огород городить!

— У нее приличная работа, происхождение хуже некуда, вот, кажется, и все.

— Ах! Значит, ты сможешь покровительствовать ей? Тебе это будет приятно. Развивать ее? Ты когда-нибудь… Ты когда-нибудь приходил и спал со мной после того, как… спал с ней?

— Нет! — Он помолчал и повторил: — Нет!

— Она хочет, чтобы ты бросил меня и женился на ней?

— Да.

— Так в чем же дело?

— Этого не хочу я. Вот и все.

— Ты хочешь сказать, что это ни к чему. Вероятно, она всегда под рукой, когда тебе нужно, и я никуда не денусь. Единственная неприятность — это угрызения совести, но раздражение, которое они вызывают, всегда можно сорвать на Джоне и на мне. И действительно, раз ты ничего не говоришь мне, а я сижу здесь весь день как дура: поджидаю тебя, готовлю тебе обед, стираю на тебя, делаю покупки, пытаюсь воспитывать нашего сына, дать ему что-то… раз я сижу здесь, ты считаешь возможным вести себя так, будто мне все известно… отсюда, наверное, и твое пренебрежительное отношение ко мне — наверное, ты заключил, что я против твоего поведения возражений не имею.

— Ладно! — У Дугласа пересохло в горле. Его знобило. Было ясно, что это не преходящая ссора, что оба непоколебимы в своем намерении довести ее до конца. Вне зависимости от исхода. — Если ты знала — и я вполне допускаю, что это так, — почему же ты мирилась с этим?

— Потому что я любила тебя. — Мэри посмотрела на него сухими глазами. — Во всяком случае, убеждала себя в этом. Теперь я в этом не уверена. Вовсе не уверена.

— Тебя за это трудно винить.

— Ты как-то сказал, что не возражал бы, если бы я тоже завела себе любовника. Помнишь?

— Мало ли что я болтал.

— Почему ты сказал это?

— Может быть… Я хотел как-то уравнять нас. В конце концов, супруги и прежде договаривались насчет права иметь романы.

— Но в то время ты еще ни в чем не признавался. Или ты надеялся спихнуть все на меня — даже это?

— Да, — сказал Дуглас. — Наверное, так…

— И тебе было бы безразлично?

— Я плохо соображал в то время.

— Это не оправдание. И Энн (их умершая дочка), кстати, тоже. Ты просто махнул на все рукой.

— Нет, я поднял руки, сдался. Мне показалось, это будет честнее, чем пытаться удержать старое. Я старался быть честным.

— А эта… женщина? Это что, тоже было честно?

— Да. Было.

— А сколько других?

— О господи! Ну что это?

— Итак, были и другие. Можешь не отвечать. Но вот эта… эта женщина… почему ты так оберегаешь ее?

— Ради бога, Мэри. Она существует. Если хочешь знать правду, я получаю от нее… а, да ладно.

— …не больше, чем от меня. Бедняжка. Наверное, не сладко быть любовницей, с которой можно не церемониться.

— Ты хочешь выяснять отношения?

— Пожалуй что да. — Мэри затушила сигарету и тут же закурила следующую. На нее напала слабость, голова кружилась. Но решение было ею принято; оно формировалось в течение нескольких лет, месяцев и теперь созрело: — Да, хочу.

— Я заварю еще кофе, — сказал Дуглас. — Принести тебе чашечку?

— Да, пожалуйста.

Пока его не было в комнате, Мэри попыталась привести свои мысли в порядок, еще раз все продумать. Но единственное, что лезло в голову, — это воспоминание о том странном дне, когда Майк Уэйнрайт подарил ей вот этот халат. Они познакомились за несколько месяцев до того и по какой-то необъяснимой причине (она до сих пор не могла полностью в ней разобраться) она вдруг пожаловалась ему, что несчастлива с Дугласом. Правда, Майк был приятелем Дугласа, ну и потом, он был старше, и ей казалось так естественно поделиться с ним своими секретами, но главным образом привлекала ее в нем отзывчивость. Они стали регулярно встречаться — вполне безгрешно, но все старательней пряча свои встречи от посторонних глаз. Эти свидания скрашивали ей жизнь. Было что-то успокаивающее во внимании к ней Майка; собственно, не просто внимании, как она честно призналась себе в скором времени: он, совершенно очевидно, привязался к ней, может, даже полюбил. Но каким-то чудом отношения их продолжали оставаться естественными и легкими. После поездки в Камбрию на рождественские праздники, когда она сказала Дугласу о своем желании иметь еще одного ребенка, она стала избегать Майка и не виделась с ним месяца три — не потому, что боялась за себя, между ними до сих пор не было ничего, кроме нескольких целомудренных поцелуев, а потому, что хотела самой себе доказать всю серьезность своего решения. Майк не настаивал на встречах, и вдруг они нечаянно столкнулись как-то в субботу после обеда на Оксфорд-стрит, где она искала приличный и не слишком дорогой плащ для Джона, которого в кои-то веки взял с собой на футбольный матч Дуглас. Майк хотел было пройти мимо, но он слишком нравился ей, и, что было не менее важно, в его присутствии она чувствовала себя привлекательной, милой, очаровательной даже. С Дугласом она теперь по большей части чувствовала себя обузой, брюзгой, выдохшимся компаньоном, «рабочей лошадью», тянущей никому не нужный воз супружеской жизни. Расположение и внимательность Майка способствовали тому, что она расцветала в его присутствии, как бумажный китайский цветок, положенный в миску с водой. Они разговорились. Она постепенно оттаивала. Время шло. Вдруг она сообразила, что на покупку плаща остается всего несколько минут. Они кинулись в первый попавшийся магазин, и, пока она выбирала то, что ей надо, Майк неожиданно для самого себя, как ей в первый момент показалось — хоть потом она пересмотрела свое мнение, — вырос перед ней с этим роскошным халатом в руках. Уже позднее она поняла: это была дань моменту, дань радости общения, возврат к прежним приятным, легкомысленным отношениям. Халат доставил ей большую радость, и сейчас, подобрав под себя ноги, она тщательно расправила широкую полу и аккуратно подоткнула ее со всех сторон. В комнате было прохладно. Вернулся Дуглас с двумя кружками горячего кофе.

— Итак, что же мы предпримем дальше? — спросил он.

Кружка оказалась ужасно горячей, а сама Мэри вдруг замерзла: значит, он согласен. Он за то, чтобы разойтись. Он даже не пытался возражать. Она собрала все силы.

— Что ж. Нам надо… жить врозь.

— Хорошо. Я съеду.

Она хотела спросить его, куда он съедет. Куда? Но это было как-то несправедливо. Он всего лишь поступает в соответствии с ее желанием, думает о том, чтобы ей было удобнее. Не надо теребить его.

— Куда же?

— Не к ней, если тебя это интересует. Сниму себе однокомнатную или двухкомнатную квартирку. Неважно. Поживу несколько дней в коттедже и дам объявление в газете. Идет?

— По-моему, нам надо сохранить коттедж, — сказала Мэри, приободрившись слегка после того, как появилась определенная тема для обсуждения, — а эту квартиру продать. Полученных денег нам хватит, чтобы выплатить долг за коттедж и снять каждому по небольшой квартирке. По-моему, коттедж будет нужен тебе и будет нужен Джону. Да и я люблю его.