Земля святого Витта

Долметчер быстро опустил руки под стол: черная кожа его лица никогда не бледнела, но ладони в момент сильного волнения становились серыми. Царь, видимо, знал об этом, и усмехнулся.

– У вас прекрасные запонки, дон Доместико. И ведь старинные! Камни в них отгранены от знаменитого алмаза португальской короны "Браганца", и даже то, что это вообще-то не алмаз никакой, а очень чистый топаз, не портит его. Так что и в запонках у вас топазы. Впрочем, это не важно. Мы возводим вас в древнее дворянское достоинство. В светлейшие князья. Отныне вы будете светлейший князь Карский: в деле переустройства общественного питания мы будем двигаться с севера на юг России, от Карского моря - к Карсу и далее. Герб готов, завтра ознакомитесь. А как вам кофе, сударушка Лаппорос? По-русски вас будут звать Лапушка...

Ну, вот и сбылось. Царь снова взял гитару и заиграл "Коимбрские ночи", с той же ноты, на которой прервался. Ну и жизнь. Минуты не прошло перестригли дога в сенбернары. Еще и православным сделает. И наверняка с южноамериканским дядей все согласовал. Это не император, это... змей какой-то вымерший! Да, такого не зажаришь "де гурмэ..." А царь играл. И хорошо играл, мерзавец. И все в ре-минор, да в ре-минор...

Свечи почти догорели, ужин кончился. Долметчер чувствовал себя натуральным зомби, приготовленным по лучшим вудуистским рецептам и готовым к употреблению. Машина, понятно, ждала внизу. И всего-то отсюда до "Яра" езды полчаса. По дороге Долметчер спросил жену: понимает ли Лапушка - что случилось.

– О, случилось прекрасное!
– расцвела улыбкой Лаппорос - Мы будем князья Карские, значит, северные - значит, нам будут доступны любые русские меха! Тебе очень пойдут белые соболя!

Долметчер был не уверен ни в том, что такие бывают, ни в том, что меха в этой ситуации могут быть служить полным утешением. Однако про себя отметил, что одним только русским языком жене его теперь не обойтись придется основательно выучить "Историю государства Российского", царь историк как-никак, и любит новых граждан империи экзаменовать по своему предмету. А русская история удивительна, темна... и непонятна. О Лаппорос! Выбрала ты себе не самого простого мужа, не самую легкую участь...

В номере горел свет, а на диване сидел сам Марсель-Бертран Унион, и глаза его горели, как топазовые запонки.

– Я нашел конец! О змеиная мудрость змей! Я нашел его! Я прочел его! Унион, даже не приглашая хозяина номера присесть, схватил оторванный переплет змеиного рецептурника и стал читать по нему, как по писаному (для него-то кожа расписной змеи была всего лишь легким вечерним чтением):

"И тогда он разорвал канарейку,

в ней нашел яйцо, и разбил его,

и обрел там золотой гаечный ключ.

Принц наложил ключ на свой пупок,

повернул золотую гайку

и в тот же миг

у него отвалилась жопа!

О всемогущий Аллах, мир тебе,

да не будет у нас желания искать

приключения на собственные задницы!"

Унион победно поднял глаза от обложки. Долметчер качнул головой, и старый колдун испарился. Ресторатор постоял, подумал, и запустил в рецептурником в зеркало. Старинное стекло даже не звякнуло, книга, раскрывшись, глухо ударилась о ковер. Крути, не крути, а мысль в только что прозвучавших стихах была глубокая и в точности соответствующая моменту.

"Может, не так все и плохо? Быть русским - это ведь и кое-какие привилегии. Можно добиться пропуска в закрытую для всех Киммерию, откуда змеиный рецептурник привезли, хоть и скрывают про нее все, что могут, а зайдешь к сектантам - все, оказывается, про нее знают. Интересная, наверное, страна."

Долметчер подобрал книгу и аккуратно вложил ее в переплет: склеить их он и сам сумеет. А ресторан теперь можно открыть в любом русском городе. Лучше - древнерусском. И даже не в одном...

Оставалось лишь официально стать принцем. То есть светлейшим князем. Впрочем, невелика разница, если судить по результатам.

26

Человек, у которого дурное настроение вызвано тем, что он уже проиграл кучу денег и, по всей видимости, проиграет еще, всегда просыпается в 5 часов утра.

Льюис Кэрролл. Символическая логика

К двум-трем часам ночи он с трудом засыпал, а в пять уже просыпался и лежал с закрытыми глазами. Все теперь у него было, - кроме предутреннего сна. Он, Борис Черепегин, не так еще давно носивший имя Бориса Тюрикова, получил все, чего хотел: кучу денег, возможность накласть возле этой кучи много других новых куч, и даже не серебра, - именно серебром наклалась первая куча, - а золота, преядреннейшего золота с императорским профилем, именно золота! Сперва надумал покупать не монеты, а золотые бруски, но вовремя узнал, что на это государева лицензия нужна. Государь же с богатыми людьми строг, зорок, и приказано верить, что справедлив. Хочешь бруски? Пиши прошение. С объяснением - зачем тебе золото, почему не годятся тебе простые империалы. А заодно за переплавку государевых монет в кодексе статья - прямо минойская, киммерийская. Словом, хочешь золота - вперед, но должно оно быть государево. Ничего, кроме зубопротезной лицензии, Борис придумать не смог, да и ту решил не покупать: ладно, чистый вес золота в монетах всего на одну восьмую ниже номинала. А может быть, и надежней держать состояние в монетах с завышенным номиналом? Мысли, как и во всякое утро, начинали двигаться по кругу. Под утро всегда видел Борис во сне рыбный рынок, где шла торговля щуками... Потрошеными! И жареными! Даже кусками в сухарях...

А потом приходило пробуждение: подступали мысли о выгодности хранения кровного добра в царских монетах, потом, словно крысы на княжну Тараканову в картине запрещенного художника Флавицкого, лезли в голову воспоминания. Снова и снова мерещился долгий свист в ушах, с которым черная лодка "Кандибобер" из Лисьей Норы летела посуху на благословенную Вологодчину, в Богозаводск, на скотный двор мещанина во крестьянстве Василия Черепегина, и не было тому свисту конца - а прекратился он лишь тогда, когда лодка резко остановилась и мало что соображавший Борис ощутил наброшенную на лицо ему шубу. Шуба, впрочем, ворочалась, царапалась и орала в ультразвуковом диапазоне: бобер, не подверженный колдовству покойной госпожи Фиш, прибыл на двор мещанина Черепегина верхом на лодке "Кандибобер", на серебряном запасе Киммерии и на Борисе.

И теперь - каждое утро - первым желанием Бориса было: скорей скинуть бобра с головы, даже если это шуба - скорей, а то ведь и задохнуться недолго! Но второй мыслью было: вовсе нет никакого бобра, нет по крайней мере здесь и теперь, никого не нужно скидывать с головы. И сразу, будто первый удар утреннего колокола, низким басом вступала в мозги Бориса песня легендарного офени Дули Колобка - "Я от дедушки трах-бах, я от бабушки трах-бах..." Это было уже свое, хоть и не очень успокоительное - с какой стороны посмотреть. Борис Черепегин ныне полагал себя провозвестником новой истинной веры, короче - религии. Такой, которая единственная подлинная. Впрочем, Дуля Колобок ее, конечно, предвидел... но не провозвестил. Он был предтечей. Он не осмелился. Зато у Бориса теперь была куча золота, и он собирался в скором времени возгласить миру свое "Колобковое Упование" такое он выбрал для своего большого духовного корабля имя.

Дунстан Мак-Грегор, в просторечии Дунька, силком увезенный из Киммерии на "Кандибобере" бобер, спал где-то рядом, в той же горнице, но вел себя не по-киммерийски тихо и робко. Прошедший все ступени унижения - от бритого затылка, римедиумской тюрьмы и до положения младшего бобра на черепегинской свинарне, обладатель молью траченной драгоценной шубы старался никому не быть обузой. Имелись, видать, за ним кой-какие прежние грешки, иначе не выдали б его родичи обритой головой на поругание, кнутобитие и Римедиум. От наглости, присущей киммерийским бобрам, Дунстан излечился давным-давно. А ведь была и у него, у Дуньки, когда-то нормальная жизнь, числился он в лучших на Мебиях зубопротезистах: делал собратьям съемные челюсти, вставлял мосты и коронки. Но попался на контрабанде моржового клыка, притом в масштабах клыка особо крупного. И был выдан людям в Римедиум на побитие, побритие и прочий позор. Клан отрекся от него, выдал нeбобри, людям то есть: но это Дуньку и спасло, когда проклятие Щуки и Бориса погубило в Римедиуме всех людей, - он-то человеком не был, вот и выжил, только перепугался.

Хорошо оказалось не быть человеком - на этот раз, несмотря на гадкую манеру кормильца-поильца и всей его семьи просыпаться в пять утра. Что там стряслось, в Римедиуме - Дунька до конца не понимал, да и хозяин тоже не понимал, но стряслось там нечто серьезное. Похоже, никого из людей в живых не оставил временно полоумный экс-офеня, загрузил лодку серебряными деньгами, да и рванул посуху сквозь темную нору - в далекие края Внешней Руси, а потом грозно въехал на большой двор, где первый пяток свиней передавил сразу же. А потом, опамятовавшись, принялся командовать владельцем скотного двора. Заодно принял он и командование Дунькой, поскольку чудо-бобер, свистам послушный, для хозяина двора был свидетельством чудесных способностей Бориса. Где, в чьей вотчине обреталось свинственное хозяйство Черепегина - Дунька не вникал, порожним хрюком для него было слово "Вологодчина". Хуже того, что уже наприключалось, все равно быть не могло.