Земля

— Конечно, верю, Ция. И сердцу твоему верю, и рукам твоим верю, — сказал Уча, и ему вдруг захотелось взять Цию за руки и притянуть к себе. Но он сдержался. Нельзя же в самом деле на виду у всей деревни обнимать девушку. Никогда еще он так страстно не желал наступления ночи, которая могла скрыть их от глаз людских. А ночь, как назло, не торопилась, медлила, и хотя солнце почти уже погрузилось в море, свет его по-прежнему озарял все вокруг. Оранжевые вспышки апельсинов оттеняли густую зелень блестящих листьев. На высокой траве тени чередовались со светом, и их игра отражалась на взволнованных лицах Ции и Учи.

На горизонте, там, где земля сходилась с небом, горячий багрянец заливал вылинявшую синеву. Тяжелая лава расплавленного золота затопила бирюзу моря.

Из этого горного селения море и болотистые низины были видны как на ладони. Осенний воздух в этих местах чист и прозрачен, как утренняя роса.

— Какое красивое море, Уча, — прошептала Ция. Она не могла отвести глаз от моря.

— Красивое, — отозвался Уча.

— А солнце ну совсем как раскаленная докрасна сковородка, хотя попробуй так раскалить ее. Но море, море... Нет ничего на свете красивей. Подумать только, такая красота, а берега сплошь в смертоносных, ядовитых болотах.

— Да, издали все кажется красивым.

Теперь они не отрываясь смотрели только на море и погружавшееся в него солнце. И говорили лишь о море: они не знали, как скрыть испуг и радость от первого прикосновения друг к другу. И так велик был их испуг, так велика была их радость, что они забыли все слова, и это еще больше пугало их: вдруг это безмолвие разъединит, отдалит их друг от друга. И смотрят они не на то, на что хотят смотреть, и говорят они не о том, что чувствуют и думают, да и нет у них таких слов, чтоб об этом сказать, а думают они только друг о друге.

— Смотри, Уча, смотри, уже почти все море стало золотым. И все оно будто светится. Само светится. Как солнце. Вот бы искупаться мне в этом солнечном море...

— Для этого летать надо уметь, как в сказке, — сказал Уча.

— Не как в сказке, а как в жизни, — возразила она. — Со мной это теперь часто бывает, Уча. Каждый вечер прихожу я к калитке и подолгу смотрю на море.

— Только на море? А на мое Диханцквили не смотришь? — смеясь, спросил Уча.

— Смотрю. Еще как смотрю! И вижу. Тебя вижу. И ты не смей смеяться, милый, ты лучше поверь мне, что в те минуты я не просто вижу тебя, но и чувствую. Вот как сейчас чувствую... Вижу и чувствую, как стоим мы у самого моря, любуясь закатом, а потом раздеваемся и входим в золотую воду.

— Ну что ты болтаешь, Ция, — смутился Уча.

— А мне не стыдно, Уча. Я ведь о радости говорю. Зачем же прятать радость?

Уча поднял глаза на Цию, на ее освещенное любовью и мечтой лицо.

— Прости меня, Ция.

— За что, Уча? Ты ничем передо мной не провинился.

— И никогда не провинюсь, — горячо заверил ее Уча и еще теснее прижался к плечу Ции.

— Смотри, Уча, какой след оставило солнце. Само скрылось, ушло, а след остался.

— Так и некоторые люди, Ция. Даже когда они уходят, совсем уходят... их дело живет...

— И люди, ты говоришь, оставляют свой след?

— Не все, Ция. Ну какой след останется от себялюбца.

— Жалею я таких, Уча... Как это можно любить только себя. А я себя не люблю. Вернее, люблю не очень.

— А кого же ты очень любишь?

— Одного парня, Уча, одного славного парня, — рассмеялась Ция. — А ты?

— Будто не знаешь.

— И вот скажи: разве этого мало, когда двое вот так... Когда они любят друг друга.

— И много и мало.

— Не понимаю, Уча.

— Я и сам раньше не понимал. Не задумывался и не понимал, а вот встретил Андро Гангия...

— А жена у него есть? — спросила Ция.

— Не знаю, Ция. Зато знаю, что Андро Гангия — человек для людей. Он из тех, кто живет для других. И не только для своих близких. Ну вот ты, Ция, разве ты родня ему? Ведь он в глаза тебя не видел и даже имени твоего не знает, а позаботился, не меньше родного отца позаботился.

Ция слышала и читала о людях, которые жили и трудились для людей, а когда надо было, и умирали за свой народ. И не только в книгах, не только в преданиях встречались такие люди. Слышала она не раз, как об односельчанах ее, о соседях, о незаметных вроде бы людях говорили: эти за нас в огонь пойдут... Своими глазами Ция видела, как живут и трудятся для общего блага такие люди, но никогда еще не задумывалась над этим и никогда еще не связывала ни героев прошлого, ни сегодняшних подвижников со своей судьбой. А вот Андро Гангия решил вернуть Колхиде золотое руно и заботится о ее судьбе. И еще как заботится.

Тихо прошуршал ветвями легкий ветерок и принес песню возвращающихся с чайной плантации девушек. С детства знакомая, но сейчас будто впервые услышанная песня. Ция и Уча притихли, вслушиваясь в ее слова.

— «Луну ты превосходишь своей красотой», — повторил Уча слова песни, а девушка, ничуть не сомневаясь, что эти слова предназначены только ей, все же сделала вид, что даже не расслышала их. — «И ярче луны ты светишь, любимая». Это тоже из песни.

Ция прикрыла рукой свое зардевшееся лицо.

— На море смотри, Уча, на меня не смотри, — попросила она.

— «Зачем ты сжигаешь мое сердце, любимая?!»

— В песне не так сказано, Уча.

— Почти так.

— Ты сходишь с ума, Уча?

— Схожу. И как не сойти, если недолго осталось смотреть мне в твои глаза.

И об этом было в песне, но совсем по-другому. Да разве только в песне! Разве это не о себе говорит Уча! И Ция не выдержала.

— Смотри сколько хочешь, Уча, — сказала Ция и приблизила свои глаза к его глазам.

И в который уже раз, сдерживая себя, чуть отстранился Уча, — все еще длилось предвечерье, все еще было светло, и они оба все еще были на виду у всего мира.

...Девушки умолкли, но тут же послышался звук колокольцев — это возвращалось с пастбища сельское стадо. Его еще не видно, оно идет оврагом, но, почуяв его приближение, уже лают во всех дворах собаки. Бывает, что первыми поднимаются черные буйволы, но чаще — резвые бычки-однолетки. А случается, что одновременно выскакивают из оврага наверх три козы: посредине Бодливая с обломанным рогом, а по бокам ее — Серенькая и Пеструшка. Иногда Ция, стоя у калитки, загадывала на эти три козы: «Если сегодня они появятся первыми, значит, Уча очень любит меня». Вот и сейчас, услышав, что идет стадо, девушка загадала. Только слова «очень любит» заменила на «больше, чем очень, любит».

— Что ты там высматриваешь, Ция?

— Коз.

— Ваших?

— Нет, соседских.

— Зачем они тебе?

— Но они не простые, Уча, это совсем не простые козы, — сказала Ция, и тут как раз и показались все три — Бодливая, Серенькая и Пеструшка.

Выпрыгнув одновременно, они закивали головами, и на шее у Бодливой зазвенел колокольчик, возвещая селу: вот мы и пришли.

— Я так и знала, так и знала, — захлопала в лодоши Ция. — Оказывается, что ты больше, чем очень, любишь меня.