Земля

И, забавляясь этой мыслью, он сидел молча и не отвечал сыну. Набив трубку, он зажег ее стоявшей наготове лучиной, и курил, и мечтал о том, что он может сделать, если захочет. И не из-за своего сына, и не из-за сына дяди он стал мечтать о жизни в доме Хуанов, который для него так и остался «большим домом».

Поэтому, хотя он не сразу согласился переехать в город или что-нибудь изменить, все же с этих пор его стало больше сердить безделье племянника. Он следил за ним зорко и заметил, что он и вправду пристает к рабыням. И Ван-Лун жаловался и говорил:

— И не могу жить в одном доме с этим блудливым псом.

Он посмотрел на дядю и увидел, что тот похудел от курения опиума, и кожа у него пожелтела, и он согнулся и постарел, и кашлял кровью. Он посмотрел на жену дяди: она стала круглая, как капустный кочан, и жадно курила трубку с опиумом, и, довольная, дремала целый день. От них теперь было немного хлопот, и опиум сделал то, чего хотел Ван-Лун.

Но оставался еще сын дяди, до сих пор неженатый и похотливый, как дикий зверь. Он не так легко поддавался действию опиума, как оба старика, и похоть его не ослабевала в сонных видениях.

И Ван-Лун не хотел, чтобы он женился и наводнил дом своим отродьем: довольно было и одного такого, как он. Он не работал, потому что нужды в этом не было, и некому было его заставить, если не считать работой того, что по ночам он уходил из дому. Но даже и это он делал все реже, потому что когда люди вернулись к земле, в деревнях и городах снова водворился порядок, и бандиты ушли в горы на северо-запад, а он не пошел с ними, предпочитая жить щедротами Ван-Луна.

Сын дяди был словно бельмо на глазу Ван-Луна, он слонялся по всему дому, болтая, бездельничая и зевая, полураздетый даже среди дня.

Однажды, когда Ван-Лун пошел навестить среднего сына на хлебном рынке, он спросил его:

— Ну, сын мой, что ты скажешь о желании старшего брата, чтобы мы перебрались в город и сняли часть большого дома?

Средний сын к этому времени возмужал и стал обходительным, опрятным и похожим на других продавцов в лавке, он попрежнему был небольшого роста, и глаза у него были лукавые и кожа желтая, и он ответил вкрадчиво:

— Это превосходная вещь, и меня бы это очень устроило, потому что я мог бы тогда жениться и взять в дом жену, и мы все жили бы под одной кровлей, как делают в знатных семьях.

Ван-Лун еще не позаботился о браке среднего сына, потому что он был рассудительный и хладнокровный юноша и ничем еще не проявил охоты жениться, а у отца было много других хлопот. Теперь, однако, он сказал пристыженно, потому что чувствовал свою вину перед средним сыном:

— Ну, я уже давно говорю себе, что тебя следует женить, но все мешало то одно, то другое, и мне было некогда, а во время последнего голода было не до праздников… Но теперь все снова сыты, и я этим займусь.

И он втайне начал обдумывать, где ему искать невесту. Тогда средний сын сказал:

— Ну, что же, я непрочь жениться: это хорошее дело, — лучше, чем тратить деньги на потаскух, и человеку следует иметь сыновей. Только не бери мне жены из городского дома, как старшему брату, потому что она постоянно будет говорить о том, что было в доме ее отца, и заставит меня тратить деньги, а это мне будет досадно.

Услышав об этом, Ван-Лун удивился, потому что он не знал, что его невестка была такова, видел только, что она была женщина довольно красивая и старавшаяся соблюдать правила приличия. Но слова сына показались ему разумными, и он радовался, что сын его умен и умеет беречь деньги. Этого юношу он едва знал, потому что он рос слабым ребенком рядом с крепким старшим братом и не обращал на себя ничьего внимания ни в детстве, ни в юности, так что, отослав его в лавку, Ван-Лун постепенно забывал о нем и вспоминал только, если его спрашивали, сколько у него детей:

— У меня три сына.

Теперь он смотрел на юношу и видел его ровно остриженные волосы, напомаженные и плоские, опрятный халат из узорчатого серого шелка, видел ловкие движения и спокойные скрытные глаза и говорил себе в изумлении:

«И это тоже мой сын».

А вслух он сказал:

— Какую же тебе нужно невесту?

И молодой человек ответил спокойно и уверенно, словно он это обдумал заранее:

— Мне нужна деревенская девушка из зажиточной семьи, у которой не было бы бедных родственников, с хорошим приданым, не урод и не красавица, и хорошая стряпуха, которая, если на кухне и будут служанки, могла бы присмотреть за ними. И если она покупает рис, то она должна купить ровно столько, сколько нужно, и ни одной горсти больше, и если она покупает материю и кроит из нее одежду, то оставшиеся обрезки должны уложиться на ее ладони. Вот какая мне нужна!

Услышав эту речь, Ван-Лун изумился, тем более, что говорил ее юноша, жизни которого он не знал, хотя это и был его сын. Не такая кровь текла в его сильном теле, когда он был молод, и в теле его старшего сына. Однако он почувствовал уважение к мудрости своего сына и сказал, смеясь:

— Что же, я поищу такую девушку, и Чин тоже станет разыскивать ее по деревням.

Все еще смеясь, он вышел из лавки и пошел по той улице, где стоял большой дом, и в нерешительности остановился между каменными львами, а потом вошел, так как некому было его останавливать. И дворы были все те же, как и в то время, когда он разыскивал проститутку, боясь, что она собьет с толку его сына. Деревья были увешаны сохнущим бельем, и повсюду сидели женщины и сплетничали, тачая башмаки и протаскивая длинные иголки взад и вперед сквозь подошву, и голые, испачканные в пыли дети катались по мощенному плитами двору. И везде стоял запах, какой приносит с собой простой народ. И он взглянул на дверь, за которой жила потаскуха, но дверь была полуотворена, и теперь там жил какой-то старик. Ван-Лун порадовался этому и пошел дальше.

В старое время, когда здесь жила знатная семья, Ван-Лун почувствовал бы, что принадлежит к простонародью, и был бы против знатных, и боялся бы и ненавидел их. Но теперь, когда у него была земля и было серебро и золото, спрятанное в укромном месте, он презирал этих людей, которые копошились повсюду, и говорил себе, что они грязны, и пробирался между ними, подняв нос и едва дыша. И он презирал их и был против них, словно и сам принадлежал к знатному дому. Он пошел через дворы, хотя это было только из праздного любопытства, а не потому, что он принял какое-нибудь решение, но все же он шел дальше и дальше и в конце двора нашел запертую калитку, у которой дремала какая-то старуха. Он вгляделся и узнал в ней рябую жену бывшего привратника. Это удивило его, и он долго смотрел на привратницу, которую помнил еще нестарой и полной женщиной, а теперь видел перед собой изможденную, сморщенную и седую старуху с желтыми и расшатанными обломками зубов во рту. И, посмотрев на нее, он сразу понял, как быстро прошли годы, и сколько их прошло с тех пор, как он в молодости приходил сюда с первенцем-сыном на руках. И в первый раз в жизни Ван-Лун почувствовал, что старость подкрадывается к нему.

Тогда он сказал старухе со вздохом:

— Проснись и пусти меня в калитку.

Старуха заморгала и сказала, облизывая сухие губы:

— Мне приказано отпирать только тем, кто хочет снять внутренние дворы.

И Ван-Лун вдруг ответил:

— Что же, я, может быть, и сниму, если они мне понравятся.

Но он не сказал ей, кто он такой, а вошел за ней, хорошо помня дорогу.

Он шел за ней следом. На дворах было тихо. Вот и маленькая комната, где он оставил свою корзину, а вот и длинная веранда, поддерживаемая тонкими столбами, покрытыми красным лаком. Он вошел за ней следом в большую залу и сразу перенесся в прошлое, когда он стоял здесь, ожидая будущую жену, рабыню из этого дома. Перед ним возвышался большой резной помост, на котором сидела старая госпожа, хрупкое, изнеженное тело которой окутывал серебристый шелк.

Движимый какой-то неведомой силой, он подошел к нему и сел там, где она сидела, и, положив руку на стол, смотрел с возвышения на выцветшее лицо старухи, которая, моргая, вглядывалась в него и ждала, что он будет делать. И сердце его переполнилось удовлетворением, о котором он тосковал всю жизнь, сам того не зная. Он ударил по столу рукой и неожиданно сказал:

— Я сниму этот дом!

Глава XXIX

Если Ван-Лун решал что-нибудь сделать, он торопился выполнить свое решение. Чем больше он старился, тем нетерпеливее спешил покончить днем с делами, чтобы провести вечер мирно и праздно, смотря на заходящее солнце, или вздремнуть слегка после обхода своей земли. Он сказал старшему сыну о своем решении, велел молодому человеку покончить это дело и послал за средним сыном, чтобы он пришел и помог им перебраться. И как только сборы были кончены, они переехали: сначала Лотос и Кукушка со своими рабынями и пожитками, а потом старший сын Ван-Луна с женой, слугами и рабынями.