Земной человек на RENDEZ-VOUS

Однако и Тайлор Вебстер спасовал - он оказался не в состоянии поднять руку с пистолетом. Только ли потому, что насилие, давно исключенное из жизни, претило ему и он просто не нашел в себе сил убить человека, хотя знал или думал, что спасет этим убийством многих? (Вечная для мировой литературы тема.) Герой другого произведения К.Саймака, рассказа "Поколение, достигшее цели", все же сумел поднять револьвер и выстрелить в ближайшего друга, потому что так было нужно. А ведь до того момента он и понятия не имел, что такое оружие. Не оттого ли не выстрелил Вебстер, что не был уверен в своей правоте? И, действительно, имел ли он право лишать людей свободы выбора? Другое дело, что уж слишком легко люди решились расстаться с человеческой оболочкой, какой бы бренной она ни была. Но победа это или поражение - ответа и на этот вопрос произведение опять-таки не дает. Однако нельзя не обратить внимание на то, что автор как бы смиряется с пассивностью, с беспомощностью людей. Если Кент Фаулер сумел повести за собой человечество, то почему Тайлор Вебстер не смог ему противостоять? Ведь их шансы, их убежденность и искренность были равны, а методика Джуэйна была в распоряжении обоих...

Но мы, читатели, привыкшие к абсолютной ясности, все настойчивее требуем от автора, чтобы он нам твердо сказал, за кого он, чей путь, по его мнению, более правилен. После дезертирства на Юпитер начинается закат человечества. Так стоило ли оставаться? Но ведь автор любуется сам и нас заставляет любоваться многими атрибутами ушедшего мира, скажем, старинными особняками и уютными каминами, перед которыми "ловят кайф" последние Вебстеры. (С бетонными коробками человечество у К.Саймака покончило уже к 1990 году.) Значит, людям есть что терять, значит, они должны сопротивляться их отлучению от жизни. Почему все-таки человечество постоянно уступает? Уступает мутантам, псам, роботам, муравьям, даже гоблинам... Может быть, мир псов, возникший на развалинах человеческой цивилизации, лучше, совершеннее, чем она?

Да, по крайней мере в одном отношении совершеннее: в этом мире нет насилия. Совсем нет.

Насилия избегают все герои К.Саймака, а цивилизация псов в качестве основного морального постулата положила полную неприкосновенность для всего живого. Есть особо горький сарказм автора, заставившего именно псов, этих хищных тварей по нашему теперешнему разумению, ломать голову над "темными" местами из публикуемых сказаний: они не могут уразуметь смысла слов "убийство", "война". А вот что говорит сам автор о своем романе: "Он писался с отвращением к массовым убийствам, как протест против войны. Есть в нем и своего рода утопия, мир, который меня привлекает. Я наполнил его отзывчивостью, добротой и мужеством, которые, по моему разумению, необходимы нашему миру. Есть и ностальгия, поскольку я тосковал по старому миру, которого нам уже никогда не придется увидеть... Псы и роботы - образы тех, с кем мне хотелось бы жить рядом. Я выбрал псов и роботов, потому что люди не годились на эту роль".

Что ж, это заявление вполне определенное. Вот, значит, в чем дело. По мнению автора, люди, которые могли обрушить атомную смерть на неповинных жителей Хиросимы, не поднялись до тех высоких идеалов добра и справедливости, которые в его книге воплощаются в жизнь псами и роботами. Можно думать, что эти колебания писателя, это отсутствие ответов на им же поставленные вопросы объясняются тем, что он действительно не знает ответов.

Ему бы очень хотелось сохранить старый добрый мир трудолюбивых Вебстеров, да как его сохранить перед натиском неведомых, но чрезвычайно могущественных сил, которые обрушились на неподготовленное человечество уже сейчас, в нашем веке, а то ли еще ожидает его в будущем. (Мутанты, муравьи - лишь символы этих сил.) Многое в людских деяниях наталкивает автора на пессимистические выводы (вспомним, роман создавался вскоре после второй мировой войны), и хотя врожденное чувство гуманизма все время протестует против вынесения человечеству смертного приговора, однако даже в фантастической утопии автор не решается, не хочет или не может указать путь избавления.

Но тут, может быть, мы все же не поверим автору? Как бы он ни убеждал нас, что будущего у людей нет, что на смену им пришла особая, непохожая на человеческую цивилизация псов, усомнимся в этом. И тем более усомнимся в нравственной автономии роботов. Ведь нет ни у тех, ни у других никакой морали, кроме человеческой, кроме гуманной, в чьи бы головы эта мораль писателем-фантастом ни вкладывалась. Так что не было никакой необходимости Джону Вебстеру-последнему уступать дорогу псам. Некому было уступать, ибо всю их совершенную нравственность создали люди, поколения вебстеров. А добрый верный Дженкинс, он разве не человек, не дитя человека, даром что у него железное тело.

Ну, наконец-то появилось что-то прочное, наконец-то найдена точка опоры. Ничего подобного. Пистолет снова бессильно повисает в руке. (Хотя в данной ситуации нет ни пистолетов, ни рук.) Теперь уже псы и роботы уступают дорогу неумолимым муравьям. Но ведь они и сами не знают, кому уступают. И надо ли уступать? Что ж, так и суждено доброму и разумному всегда отходить в сторону? И не приведет ли такое непротивление к торжеству невиданного насилия? Мы опять не получим прямого ответа, но не сможем не задуматься над главными тревогами бытия.

И все же неправильно будет закончить фразами о зыбкости и противоречивости "Города". Есть и нечто однозначное, что позволяет закрыть роман с оптимистическим чувством, несмотря на мрачность иных его страниц. Подтверждение этому оптимизму мы находим в других книгах Саймака, в том числе в романе "Все живое...", хотя такого идейно-сложного произведения, как "Город", в его творчестве больше не встретим.

"Все живое..." (1965) можно прочитать как нефантастический роман, в котором живописуется душная атмосфера провинциального городка, прелести американской глубинки. (Да только ли американской?) Каждый житель на виду, сплетни, пересуды, ханжество, осуждение любых экстравагантностей или того, что представляется экстравагантным благопристойным прихожанам... Но в то же время здесь живет трудовой народ, в котором немало и привлекательного.

Американская пресса любит обозначать некоторые явления, должности, лиц прописными буквами, тем самым превращая единичное во множественное, типическое, обобщенное. В таком контексте Хорошая Девушка - это уже не просто приемлемое существо нежного пола, а такая подруга героя, которая отвечает соответствующим стандартам. Если уж она поверит в правоту своего избранника, то вместе с ним будет противостоять всему миру, и законы нарушит, и машину в нужный момент подгонит... Есть такая девушка и в романе К.Саймака. Ее зовут Нэнси. Есть также стопроцентно американский Мэр, неизменный Тупица-Полицейский, Док, то есть всеми любимый лекарь-подвижник, обязательный городской Дурачок, в наличии Банкир, Неудачник, Бродяга и так далее.

Эта среда, эти персонажи, эти характеры знакомы нам по книгам многих американских прозаиков. Однако даже сугубые реалисты любят взрывать унылое размеренное существование непредвиденными обстоятельствами. Открыли, к примеру, рядышком залежи нефти, и вот уже налаженный быт, прочные связи, братские узы - все летит вверх тормашками. Собственно, одна из главных художественных функций фантастического допущения в том и состоит, чтобы до предела обострить ситуацию. Ведь ясно, что если люди сталкиваются уже даже и не с чрезвычайными событиями, а с чем-то таким, что на первый взгляд представляется необъяснимым чудом, то, понятно, характеры и темпераменты проявляются особенно отчетливо, нервы напрягаются до предела, подспудные, порой старательно скрываемые желания и страсти выходят на свет... Все это как раз и происходит в саймаковском Милвиле: нашествие лиловых цветов вынудило обитателей городка выплеснуть наружу и самые свои привлекательные и самые низменные качества.

Нет, конечно, фантастическая гипотеза не всегда играет только роль катализатора. Она может вступать в художественную реакцию и самостоятельно. Так, отвратительные, питающиеся человеческой кровью марсиане из уэллсовской "Войны миров" дают исключительный по выразительности образ страшной, нерассуждающей агрессивности. Но, создавая свой мир разумных цветов, писатель едва ли ставил перед собой подобные задачи. Что может означать ее величество всеобщая Лиловость? Сама по себе ничего особенного. Писателю необходимо было придумать "имидж" иного мира, непохожего на человеческий. Он не стремился к тому, чтобы прояснить нам общественные структуры, цели, замыслы, идеалы своих цветов. Мы не знаем, стремятся ли они захватить Землю или намереваются сотрудничать с людьми? Творя в отдельных случаях добро (излечивая больных, например), понимают ли они, что допускают по отношению к людям насилие, воздвигнув временной барьер, накрывший Милвил как колпаком. И существуют ли вообще в их миропонимании человеческие категории добра, зла, насилия, справедливости? В других обстоятельствах, в иной книге (даже у самого К.Саймака) исследование этих глобальных представлений могло бы стать основным. Здесь же некоторая неопределенность устраивает автора, так ему сподручнее выполнить основную задачу: показать реакцию американского общества от сенатора до отщепенца - на встречу с чудом. Ведь если бы сразу стало очевидно, что пришельцы - захватчики, то, может быть, и вправду стоило бы дать им военный отпор? А в условиях неопределенности разоблачение пещерного мышления пентагоновского генерала, например, выглядит несравненно эффективнее. Он ведь предлагает сбросить бомбу на всякий случай. Хотя, может быть, и врагов-то никаких нет, но как бы чего не вышло. А вдруг цветики окажутся опасными для того мира, который, как он себе это представляет, призван охранять бравый вояка. Для него жизни ни в чем неповинных жителей Милвила ничто по сравнению с возможностью такой угрозы. Это и есть позиция звериного консерватизма, - пожалуй, главного препятствия на пути социального прогресса. А если кто-нибудь подумает, что подобные намерения пентагоновских начальников слишком уж стереотипны, то обратим внимание: ведь не советские же журналисты сочинили этот образ. Надо полагать, американскому писателю на месте виднее что к чему. (В одном из рассказов К.Саймака бомбу на пришельцев, несомненно дружественных, бросают-таки. Тоже на всякий случай. Правда, она не взрывается к великой досаде военных, но существенно то, что они ее бросили.)

Но тем не менее угрозу для того мира, который олицетворен генералом и сенатором, пришельцы действительно несут. Она не только в том, что само их появление ставит под вопрос незыблемость его установлений, но и в некоторых вполне конкретных поступках гостей. Ведь первое, что вознамерились совершить на Земле Лиловые, - это, не спрашивая согласия людей, ликвидировать ядерное оружие. Хотя, казалось бы, какое им дело до земных междоусобиц. Нетрудно почувствовать здесь скрытую, но едкую авторскую усмешку: любое разумное существо - любое!
– прежде всего постарается ликвидировать опасность, грозящую самому существованию всего живого. И на этом "рандеву" человеческая разумность явно дает сбой.