Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

Соответствующий своей фамилии наводчик из расчета Лебедева — крепкий, кряжистый Семен Здоровцев — происходил из потомственных рыбаков, на плавбатарею был призван из запаса. Здоровцев не любил много говорить. Сейчас, томясь неясностью и отсутствием работы, Семен Здоровцев неспешно курил, держа возле губ, в больших сильных пальцах, цигарку. Он не слушал, о чем говорили товарищи, и мыслями своими перенесся к родному дому, к жене, детям…

Еще разрыв… Стоя возле переборки, Здоровцев ощутил спиной, как загудела, задрожала броня, откликнувшись на только что погашенную морем силу снарядного взрыва.

— До ночи бы, братцы, дотянуть… — вздохнул кто-то из моряков.

Об этом же шел между командиром и комиссаром разговор в боевой рубке.

— Дотянем, Нестор Степанович! — убежденно сказал Мошенский.

Середа не ответил, слишком круты были его думы… Только что собирал он коммунистов и каждому из них дал задание — крепить, держать моральный дух, ободрять людей. Правда, по докладам, да и по личным наблюдениям все было в порядке. Не такой моряки народ, чтобы раскисать. Однако, строго говоря, симптомы неверия в то, что выстоим, уцелеем, были. И заметил их Мошенский.

Кормовой орудийный расчет старшины 2-й статьи Кузьмина переоделся в первосрочное обмундирование и на вопрос «почему» объяснил это морским законом, традициями.

Кузьмин, правда, сослался на мичмана Бегасинского. Дескать, боцман-то, старый морской волк, переоделся в выходное — вот, значит, на него глядя, и молодежь пожелала… Откуда Кузьмину было знать, что рано утром, обвязанный линем [7] , лазал боцман на бак, под волны, осматривать якорь-цепь и, понятное дело, промок до нитки. Потому-то и пришлось переодеться.

7

Линь — тонкая прочная веревка.

Мошенский приказал «притормозить» морской закон. Заметил Середе:

— Морские традиции, Нестор Степанович, тоже оружие. А всякое оружие следует применять ко времени и к месту. Будет совсем трудно — сам дам команду переодеться в первосрочное. Сам новый китель надену. А пока разъясните людям: держаться и работать по-будничному!

— Сергей Яковлевич… — глухо сказал Середа, по обыкновению своему барабаня пальцами по штурманскому столику. — А может, наши овровцы… недооценивают обстановку? Может, мне дать радиограмму полковому комиссару Бобкову? Он на них нажмет, — глядишь, и вышлют буксир.

Мошенский внимательно взглянул на комиссара. Ответил не сразу:

— Нет, Нестор Степанович, не надо… Они понимают обстановку. Обещают помощь.

В рубке наступила тишина. «И все-таки, — думал Середа, — надо бы сообщить Бобкову… Мошенский перебарщивает. Оптимизм, выдержка — хорошо, но обстановка критическая. К ночи нас могут просто-напросто потопить…»

Воображение с готовностью рисовало картину разбитой, сидящей на мели плавбатареи… Подошедший буксир спасает оставшихся в живых, и в их числе его, Середу. И товарищ Бобков, неумолимый и грозный полковой комиссар Бобков, спрашивает на берегу: «Куда вы смотрели, товарищ Середа? Почему лично не проинформировали? Если бы я знал — принял бы экстренные меры, нашел бы выход!» А Середа, мокрый, растерянный, не знает, что сказать. Чем доказать, что был с командиром разговор?! Тем более если вдруг командира… Нет! К черту такие мысли! Середа постарался отогнать их. Он не боялся за себя, он допускал возможность и вероятность собственной гибели, но не мог, не имел права допустить, чтобы по его вине, из-за его нерасторопности погибла плавбатарея и люди, за которых он так же, как и Мошенский, отвечает. Он боялся попасть в положение бесхребетного, безынициативного руководителя…

Словно угадав его мысли, Мошенский сказал ободряюще:

— Продержимся, Нестор Степанович. Не сомневайтесь. Вот, взгляните на карту. Нас сносит со средней скоростью…

Оба склонились над картой.

…До темноты действительно продержались, хотя в сумерках снаряды ложились даже с перелетом. Прибежал радист, доложил радостно:

— Товарищ командир! К нам вышли «Дооб» и буксир! Через час верный «Дооб», раскачиваясь единственным, направленным в сторону «Квадрата» огоньком-ориентиром, медленно подходил к плавбатарее. С него прозвучал такой знакомый голос Иващенко:

— На «Квадрате»! Здоровеньки булы! Как дела?

— Порядок! А где буксир? — отозвался Мошенский.

— Не один — два буксира! Подойдут в точку рандеву! Как двигаться будем? Якорь оторвало или еще цел?

Якорь был цел, но стал помехой: попробуй отбуксируй корабль, когда он царапает дно. Да еще, по закону подлости, якорь сейчас не держит, ползет, а когда буксиры потянут — упрется…

После недолгого совещания решили расклепать якорь-цепь взрывом.

Волны хотя и несколько утихли, но были еще достаточно высокими, чтобы смыть с палубы в ночное море. Требовались добровольцы для подрыва.

— Ну, мне сам Бог велел! — сказал мичман Бегасинский. Стоял уверенный, что без него не обойдутся. Еще бы, боцману по штату все якоря и якорь-цепи до самого жвака-галса [8] подчинены. Действительно, не обошлись.

— Добро, — сказал Мошенский.

Помогать боцману вызвались многие, но Бегасинский отобрал двух Алексеев — Рютина и Воронцова. Оба нравились боцману. Воронцов — за спокойствие и рассудительность, Рютин — за неугомонность и желание быть нужным кораблю, товарищам.

8

Жвака-галс — устройство в трюме корабля, служащее для экстренной отдачи якорной цепи. На плавбатарее такого устройства не было.

Принесли обернутые в клеенку толовые шашки, бикфордов шнур. Обвязались на всякий случай линями.

— Разрешите выполнять?

— Действуйте, Александр Васильевич! — разрешил Мошенский.

Боцман поплотнее нахлобучил мичманку, взглянул на стоявших рядом с ним Рютина и Воронцова:

— Ну что, хлопцы, кнехты [9] еще не смыло, значит, и мы устоим. Пошли!

Трое моряков направились на бак, исчезли в густой черноте ночи. Только скользили лини сквозь цепкие пальцы страховавших матросов.

9

Кнехты — вделанные в палубу металлические трубы (тумбы), предназначенные для закрепления буксирных или швартовых концов.

Казалось, прошло полчаса…

Наконец звонко зашлепали по мокрой палубе башмаки, и трое прибежали назад. Возле самой рубки Рютин поскользнулся, упал, но тут же вскочил:

— Порядок! Сейчас ахнет.

Недолгая вспышка высветила напряженные лица людей. Громыхнул показавшийся слабым взрыв.

Лейтенант Даньшин и мичман Бегасинский сбегали на бак. Вернувшись, доложили, что цепь расклепана. Якорь на дне…

— Ушла «Императрица Мария» на веки вечные, — искренне вздохнул боцман. — Попробуй теперь достань, если даже снадобится…

Завели буксир. «Дооб» напрягся и стал, судя по смыкавшейся воде, отводить «Квадрат» от берега…

Гитлеровцы почуяли что-то неладное — очевидно, засекли вспышку в море, — басовито прошелестел и шлепнулся левее, в воду, тяжелый снаряд… Затем сразу три столба выросли метрах в семистах за кормой «Квадрата».

— Спохватились, подлюги… Всей батареей бьють… — поеживаясь, сказал Воронцов.

— Ничего. Лупят с завязанными глазами. Уйдем. — Лебедев поглубже нахлобучил бескозырку-блин, сжал зубами ленточки.