Зеркала и галактики

Глава 8

«Самозванцы» напрасно тревожились: мистер Смоллет не погнал их из экипажа. Он лишь поговорил о чем-то с Сильвером с глазу на глаз; бывший навигатор казался сильно удручен этим разговором. А затем все космолетчики и RF-навигация вылетели у меня из головы, потому что на площадку перед «Адмиралом Бенбоу» опустился знакомый глайдер, из кабины выскочил пилот и открыл дверцу перед Лайной.

Сегодня моя любимая была не Лайной – она была королевой Кэролайн. В распахнутой шубке поверх длинного платья, в жемчугах, с высокой прической, она с королевским достоинством ступила на землю и повернулась к «Адмиралу Бенбоу». Придирчиво оглядела его шпили и башенки (куда нашему скромному «Адмиралу» до дворца Трелони!) и величаво двинулась вверх по лестнице, где стоял я. Выбежал ей навстречу, да и замер у двери – и стоял как чурбан, не зная, что сказать или сделать: такая она была красивая, богатая, чужая.

Я любил Лайну. Любил сине-зеленые глаза, темные локоны, хрупкие плечи, тонкие руки. Но сейчас от ее гордой осанки, надменно вздернутого подбородка, повелительного взгляда сделалось неуютно. Кэролайн – королева «Жемчужной Лагуны». А я кто?

– Здравствуй, – тихо сказала она, остановившись ступенькой ниже. – Джим, я хотела попрощаться…

И вдруг с нее слетело все королевское достоинство: моя любимая жалко заморгала, на ресницах блеснули слезинки, а чужое, сильно повзрослевшее лицо внезапно сделалось несчастным и родным.

– Джим, – вскинув руки, Лайна обняла меня и горестно шепнула: – Я не хочу, чтоб ты улетал.

– Я вернусь.

– А если… – она запнулась, – если нет?

Я погладил ее по волосам, стараясь не помять прическу.

– Джим, – отстранившись, Лайна заглянула мне в лицо, – я буду очень ждать.

– Я вернусь, – повторил я, хотя моя уверенность внезапно пошатнулась. Куда меня несет? Со сквайром Трелони, с авантюристом Томом, с risky fellows, от которых надо держаться подальше… – Обязательно.

– Я буду ждать, – повторила моя любимая.

Мы не пошли в гостиницу, а спустились вниз.

– Пройдемся немного, – сказал я пилоту; он кивнул и направился в бар.

Лайна улыбнулась.

– Мама платит Майку, чтобы глаз с меня не спускал, – сообщила она доверительно, – а я приплачиваю, чтобы оставил в покое.

Я повел ее по тропе в лес, прочь от холодного ветра с моря. Ветер шевелил облетевшие ветви, покачивал плетеные зеркала паутинников, звенел канатцами, на которых крепились зеркала. Сами паутинники съежились, свернув серебряные нити в тугие клубки. С виду – мирные, безобидные шарики. Вот только подойди ближе. Метнутся вниз, исхлещут нитями так, что белый свет покажется не мил. Лайна посматривала на них с опаской. Смешная. Неужто я поведу ее там, где достанут ядовитые твари?

Мы прошли сквозь широкую полосу ивушей и добрались до края луга. Жесткая, устоявшая в ночные заморозки луговая трава зеленела, упрямо цепляясь за жизнь, а рыжие метелки плач-травы вокруг могильной плиты полегли. Я смахнул палые листья с плиты, вымел влажный сор из выбитых в камне букв: Рудольф Хокинс. До свидания, отец…

Лайна стояла притихшая, зябко куталась в свою расстегнутую шубку. Мэй-дэй! Шубка-то – бутафорская, застежек и в помине нет.

– Замерзла? – Я привлек Лайну к себе.

– Немного, – она уткнулась лицом мне в грудь, забралась ладошками в карманы куртки. – Так теплее.

Я поцеловал ее поднятые наверх, хитроумно сколотые волосы. Холодные. Пахнущие новыми духами. И все равно родные, любимые.

Невдалеке тревожно взвизгнул воронок. Крошечная птаха далеко видит, отлично слышит. Я заозирался. Рысюк? Медведка? Человек?

Луг был пуст, а лес прозрачен, среди голых стволов ивушей и кленовиц редко стояли темно-зеленые ели-ели. Незамеченным не подкрадешься; однако бдительный воронок опять взвизгнул. На всякий случай я достал станнер. Лайна испугалась.

– Что такое?

– Не знаю.

Я напряженно вслушивался, всматривался – тщетно. Лес будто вымер. Можно подумать, воронок заскучал и подает голос от нечего делать.

– Смотри! – вскрикнула Лайна.

Я обернулся, готовый стрелять. Ох. Птица! Она сидела на ветке метрах в трех над землей, поглядывала на нас с Лайной черными бусинами глаз. Хвост смешно топорщится, маховые перья короткие, еще не отросли. Это чудом уцелевший сеголеток – совсем молодой, но уже сверкающий, будто сгусток драгоценных камней.

– Настоящая Птица, – изумленно прошептала моя любимая. – Джим, позови ее.

Я посвистел. В ответ раздался новый крик воронка, а Птица быстро кивнула, тряхнув малиновым хохолком.

– Еще позови, – попросила Лайна. – Пускай слетит ниже.

Снова посвистел. Птица приподнялась, переминаясь на ветке, словно приплясывая. Лайна протянула к ней руку:

– Лети сюда. Лети!

Зашелся в крике невидимый воронок, а Птица развернула переливчатые крылья и спрыгнула на пару веток вниз.

– Лети ко мне, – уговаривала ее Лайна. – Ну? Давай!

Да что же воронок так расшумелся? Я снова обвел взглядом застывший, прозрачный, продуваемый студеным ветром лес. Никого.

А если это галлюцинация? Я не вижу ни души – а вокруг…

– Ложись! – крикнул я и толкнул Лайну, опрокинув наземь.

Крутанулся вокруг своей оси, полосуя пространство над землей долгим выстрелом станнера. Почудилось: станнер отказал, ведь не упал ни один враг, ничто не мелькнуло за стволами деревьев. Вздор. Отцовский станнер не подведет, хоть выстрелов не видно и не слышно.

С пронзительным криком взвилась с ветки Птица – и ринулась ко мне, будто атакующий ястребец, бросилась в лицо, норовя разодрать когтями или клюнуть в глаз. Проклятье! Отбиваясь, я услыхал вопль Лайны. Даванул кнопку станнера. Птица безжизненно шлепнулась к ногам. Я кинулся к Лайне. Моя любимая пыталась подняться, неловко упиралась руками в землю; бледная, с дрожащими губами.

– Джим… – пролепетала она. – Что случилось?

– Как ты?

Ухватившись за меня, она встала.

– Птица… – прошептала Лайна, глядя перепуганными глазами. – Она была бешеная?

– Вряд ли.

Я вслушался. Обычная тишина осеннего леса; и воронок молчит. Я подвел Лайну к старому, поросшему седым мхом пню.

– Присядь.

Она нерешительно опустилась на него, сцепила руки на коленях. Шубка без застежек разошлась сверху донизу; я увидел беззащитную шею с ниткой жемчуга и трепетавшую в глубоком вырезе платья маленькую грудь.

Подняв станнер, я прошелся вдоль опушки.

– Ключ-ключ! – пискнула над головой синяя ключница, и словно по ее команде, завозились на ближайшей ели-ели ночные мышаки, проснулся в своем дупле дрозд-пропойца. Дрозда не зря так нарекли: его крик похож на мычание нарезавшегося пьянчуги.