Зеркала и галактики

И все-таки странно. Шериф – здоровенный мужичина, я бы на его месте орудовал поверху, а он забрал вещи снизу. Я присел на корточки, заглянул в пустоту. Ни-че-го.

Тетка стращала: кровь повсюду. И в помине нет. Где произошло убийство? Я осмотрел стены и пол. Здесь. Тщательно замыто, но я отыскал. В простенке между окон, под икебаной из искусственных цветов, остались едва заметные следы. Икебана свалилась тогда, упала на мать. Вот пятнышко на лепестке, а вот другое. Это – давняя засохшая кровь. Цветы тогда лежали, как надгробный венок. Меня пробрала дрожь. Я вспомнил, вспомнил! Мама!..

Опустился на колени. Вот тут она лежала – бесформенный ком у стены, а над ней красное размазанное пятно. Мертвая мама. Теплая, точно живая. Мамочка, милая! Вставай, ну пожалуйста, мама, я люблю тебя, поднимайся… Мне стало плохо. Я, шестилетний, стоял на коленях над мертвым телом и, захлебываясь от ужаса, рыдал и вопил. А потом бросился вон, и там был отец, Александр Клэренс; он лежал в гостиной, а из головы торчал круг красной яшмы, и на ковре валялись осколки плафонов. И бабушка, упавшая на пороге, и я мчусь по дорожке – прочь от дома, прочь, как можно дальше…

Я поднялся на ноги. В глазах темно, тошнит. Пришлось опереться о стену.

Почему я не разглядел того, кто их убил? Ведь я был в доме, видел его тогда – почему память бросила мне самые страшные образы, но скрыла убийцу? Он был большой, сильный – орудовал тяжеленным светильником, будто палкой. Зачем тетка меня пожалела, не позволив восстановить память? Я хочу знать.

Начнем сначала. Я уселся на корточках у стены, сосредоточился. Вот я – маленький, в родительской спальне. Что делаю? Озорую, наверное. Вот, вот оно – возвращается, накатывает. Я – маленький. Шкодливый бесенок, тайком пробрался и… Распахивается дверь, вбегает кто-то огромный, страшный… А-а-а! Удар, боль и темнота.

Я очнулся на полу. Во рту поганый вкус, в горле стоит тошнотный ком. Лица убийцы я не рассмотрел.

Отдышался, отер со лба холодный пот. Ну что ж, попробуем еще раз. Я – маленький. Озорую, пытаюсь отыскать сокровища в запретном шкафу. Только бы меня не застукали. Мать ух как всыплет – она строгая. Ой, попался! Дверь грохнула, распахнувшись, и в комнату кто-то ворвался – чужой, громадный, жуткий. Вижу вытаращенные глаза, разинутый рот…

Р-р-р, вз-зз-зз… Что такое?! Проскрежетали по нервам поднявшиеся ставни, распахнулась дверь – и ввалился кто-то чужой, огромный…

– У-убью!! – заорал я, хватаясь за столик с зеркалом и запуская его в пришельца.

Нет: я сперва заорал, а уж после схватился. Что мужика и спасло – он метнулся назад, а столик врезался в дверную коробку и рухнул вниз, брызнуло осколками зеркало.

Грохот привел меня в чувство. Я поднялся на ноги.

– Какого черта?

– Это ты какого? – Юлькин секьюрити с опаской выглянул и затем явился на пороге. Попинал раскуроченный столик, протянул с уважением: – Силен, бродяга.

За его спиной показался второй телохранитель.

– Чего тут? Кто резвится?

– Мальчики! Что там такое? – Это уже Юлька, откуда-то издалека. – Эй, разойдитесь. – Она растолкала парней, возникла в дверном проеме. – Господи! – всплеснула руками. – Лен, я не хочу прямо сказать, что вы спятили, но где-то около того.

– Я делом занимался. А вы толпой ввалились и все испортили. Я пытался вспомнить убийцу, и почти удалось. Зачем за мной шпионите?

– Я обещала тете Марион присмотреть, – объяснила Юлька. – Чтобы с вами ничего не случилось.

– Присмотрели? Тогда – все на выход.

– Давайте я ему в лоб дам, – с глухой тоской предложил секьюрити. – Сил моих нет!

Вообще-то выдержка у парней железная: я до сих пор не ощущал, чтобы они заводились и жаждали моей крови.

Юлька посторонилась – не дай Бог ее задену. Как от чумного шарахнулась, честное слово.

Я выпроводил всю компанию за порог, опустил ставни и закрыл дом. Надо будет через день-другой вернуться и попытаться еще раз. Должен же я в конце концов разглядеть убийцу. Вдруг он и впрямь окажется промелькнувшей звездой?

Мы расселись по машинам; Юлька с телохранителями залезла в «корону». Хрюндель мирно спал – маленький черный клубок. Я развернулся на площадке и только собрался нырнуть в аллею, как «корона» загудела и мигнула огнями. Пришлось остановиться.

Юлька выскочила из машины и направилась ко мне. Вылезать я не стал, но открыл для нее дверцу и убрал с сидения котенка. Она уселась, нервно поправила волосы.

– Поехали? – спросил я.

– Нет. Послушайте, Лен, с вами так нехорошо вышло…

– Почему же? Все правильно. Как еще обходиться с беглым зэком и опасным экстрасенсом?

– Перестаньте, ради Бога. Лен, я… – она осеклась.

– Хотите похлопотать за Германа? Чтоб я согласился лететь на Изабеллу?

– Да нет же! Говорят вам, Герман не просил. Ну, невозможно с вами… Лен, – Юлька нервно крутила перстень с печаткой, – я… ну, чувствую себя виноватой. – Она стиснула пальцы и повернулась ко мне. – Простите.

Я был тронут.

– Не знаю за что, но прощаю. Считайте, что я почтительно склонился и благоговейно поцеловал вам руку.

– Смеетесь, – горько упрекнула Юлька.

– Поверьте, нет.

Она вернулась в свою машину. «Корона» рванула с места и умчалась по аллее; когда я выехал на шоссе, мобиль с бронзовым отливом был уже далеко.

Через службу информации я выяснил адрес шерифа Пятого округа и поехал навестить хворого Кристи. Он жил далеко от тетушки Марион, на другом конце Летного; добравшись до места, я узнал, что Кристи в больнице.

Двинул туда.

– Ой, а я вас помню! – обрадовалась славная женщина-регистратор, не успел я рта раскрыть. – Мы с вами ехали.

И правда – одна из добрых душ, кто подбирал меня на шоссе. Фелиция – не то вспомнил, не то угадал я имя и спросил:

– Как ваши дела?

– Ой, замечательно! Мужу дали повышение.

– В ваших словах звучит гордость, которая заставляет предположить…

– …что это полностью моя заслуга, – подхватила Фелиция со смехом. – Когда бывало, чтобы мужья продвигались по службе без помощи жен? Вы можете припомнить такие времена?

– Не могу, – честно признал я.

Сердце взыграло. Фелиция ликовала из-за служебных успехов супруга, а вовсе не от того, что на глаза явился искушенный соблазнитель Лен Техада. Значит, чары на нее не подействовали и Юлька зря на меня бочку катит. Но, может, я ее не целовал? Не помню.