Зеркала

Инвари только вздохнул в ответ.

Флавин посмотрел на ребенка.

— Он уже в испарине. Болезнь прогрессирует. К полуночи он умрет.

Инвари стиснул зубы.

— Вы начинайте осмотр, Аф, а я пойду к Гэри — пускай дурные вести лежат целиком на мне! Что-нибудь передать ему от вас?

Флавин грустно взглянул на Инвари. Его вертикальные зрачки расширились и казались безнадежно-бездонными.

— Вы и сами знаете, что сказать, юноша…

— И все же?

— Скажите что в лагере…, - Аф запнулся, — …красная чума.

* * *

Проведя в болезненном забытьи много времени, Утери очнулся. Что-то кололо его в бок. Охнув, он перевернулся на спину, пошарил рукой по полу и наткнулся на кусочек холодного влажного металла. В кромешной тьме он поднес к глазам Троицу и попытался представить, как она выглядит воочию — крестообразный кулон из серебра, каждый конец которого, кроме нижнего, оканчивался семилистником с капелькой алмазной росы в средоточии лепестков. Солнце и полумесяц украшали само перекрестие, а на нижнем конце символа была выплавлена золотая звезда с разной длины лучами, неровно покрытая глубокими бороздками. До боли сжимая пальцами острые края кулона, Утери молча плакал от бессилия, отчаяния и страха, пока слезы на иссякли совсем. Затем, спрятав Троицу глубоко в складки одежды, он осторожно ощупал голову и лицо — кости были целы, и постарался сесть. Чьи-то руки помогли ему.

— Кто это? — прошептал он.

В темноте казалось кощунством говорить громко.

— Это я — Логир. Вот вода, давай я промою твои раны.

— Вода? — удивился Утери.

— Братья не стали пить…

Логир не сказал более ни слова, но он и так понял. Раз в день сверху спускали бадью с грязной водой, и другую — с какими-то отбросами. Воду делили как величайшую драгоценность, оставляя бо льшую часть для искалеченных и больных. Ведь раненым или пребывающим в бреду братьям воды требовалось больше. Если ее не хватало, те, кто был сильнее, отказывались от своей доли до следующей раздачи.

Логир осторожно смывал с его лица запекшуюся кровь. Вода была холодной.

— Мы все тут умрем, — тихо сказал Логир. — И перед тем пожалеем, что родились на свет.

Он был старше Утери на двадцать лет и на восемнадцать лет дольше служил Свету. Утери нащупал его руку на своем лице, сжал.

— Не говори так! И ты, и я знаем, что Свет существует. Просто здесь темно.

В смехе, прозвучавшем в ответ, Утери почудились нотки безумия. Логир отцепил его пальцы и продолжил смывать кровь.

— Ты прав, брат, СЮДА свет не проникает!

— Неправда! — Утери был слишком слаб, чтобы сердиться. — Он здесь!

Он почувствовал, как в темноте шевельнулся воздух — Логир оглядывался вокруг.

— И где же он?

Утери помолчал. Ему показалось, что он не слышит дыхания братьев! Что он один на один в темноте с человеком, которого считал другом и которого сейчас… боялся.

— Здесь темно как в гробу! — зло сказал Логир.

— В наших сердцах… — прошептал Утери.

— Что?

— Свет, он здесь, в наших сердцах…

Логир долго молчал.

— Я молюсь Ей каждую минуту, — наконец, с трудом выговорил он, — я прошу не за себя! Я прошу за тебя, за братьев, за Нотэри, за других и даже за этих черных нелюдей. Но Она молчит. И тогда другой голос говорит мне, что живым я отсюда не выйду. И никто не выйдет. Адамант сгноит нас, растягивая наши муки насколько это возможно. Нотэри слишком самонадеянно отказал ему. Это говорит голос моего разума!

Утери резко выпрямился, сдерживая подступающую дурноту.

— Это говорит голос твоего безумия! — срываясь, воскликнул он и в тишине его слабый крик показался чудовищно громким. — Даже если нам суждено умереть здесь, мы обязаны пронести свет в наших сердцах через предсмертные муки! Нотэри сделал то, что должен был сделать. Или цвет наших одежд должен померкнуть? Стыдись того, что говоришь, брат! — закончил он неожиданно тихо.

Логир помолчал. Затем провел в последний раз по лицу Утери мокрой тряпкой.

— Я пытаюсь, — тяжело дыша, сказал он. — Ничего не получается…

Зашелестела его одежда — он поднялся и ушел прочь.

Утери вновь нащупал кулон под лохмотьями. Почему Отец отдал его? Он ведь никогда не снимал его! Никогда никому не давал в руки! Может ли быть, чтобы он выбрал Утери в преемники? Нет, ведь он, Утери, слишком молод и глуп, в общине есть более достойные! Тогда почему? Ведь — теперь Утери понял это — Отец знал, что идет на смерть!

Его руку нащупала в темноте другая рука.

— Это я, Крой, как ты, брат?

Крой был ровесником Утери. Они вместе пришли в Белое братство. И хотя родители Утери были образованными людьми, владели книжной лавкой на улице Книгочеев, а Крой был сыном сапожника и прачки, юноши быстро сдружились. Оба были любознательны, неиспорченны и чисты сердцем. Оба любили книги. Оба искренне верили в то, что добро изменит мир.

Утери сжал его руку.

— Я боюсь за Логира! — прошептал он. — Я боюсь за братьев! Темнота сильна. Она проникает в наши сердца, как гнилой воздух этой ямы в наши легкие!

Крой тяжело вздохнул.

— Если бы Нотэри был с нами! — сказал он.

— Нотэри умер! — прозвучал из темноты громкий голос.

Утери узнал Логира.

— Вот в эту самую минуту его тело рвут на части чудовищные твари! — Логир вдруг хихикнул. — Рвут на части… рвут на части… А-А-А-А!

Внезапно он закричал так страшно, что остальные вторили ему криками ужаса.

Двое юношей молчали, прижавшись друг к другу и затравленно оглядывались.

Ничего не было видно в темноте.

* * *

К полудню слегли пятеро. К вечеру несколько десятков. В основном, старики и дети. Аф, Гроза, Инвари и их добровольные помощники осматривали людей и, разбивая тех, у кого следы болезни пока не были обнаружены, на небольшие группы, отправляли под присмотром следопытов в дальние лагеря. Они отстояли далеко друг от друга, по периметру Сердца, где целительная сила охов возрастала. Но даже и там, стоило заболеть лишь одному, шанс выжить у остальных становился ничтожным. Оставалось надеяться лишь на то, что Виселица — как называли в народе Красную чуму за след вокруг шеи — обычно собирала обильную жатву только в первые дни эпидемии.