Зеркальшик

Бледная Эдита сидела на своей постели и рыдала. События прошедшей ночи настолько потрясли ее, что она провела все время у окна, слушая перезвон колоколов на церквях. Между делом она то и дело повторяла про себя: «Я могу говорить. Я снова обрела голос». Она верила в то, что обстоятельства смерти Доербека прояснятся, как только откроется тайна слабоумных детей.

Представитель уффициали, [4] чернобородый мужчина высокого роста, подошел к девушке и произнес:

4

Уффициали — чиновник, офицер, должностное лицо в Италии.

— Именем республики Венеция! Признаешь ли ты себя виновной в том, что убила своего хозяина, Даниэля Доербека? Во имя справедливости, говори правду!

Эдита вытерла платком слезы с лица и поднялась.

— Высокий господин! — решительно ответила она. — Я знаю, что все указывает на меня, но я никогда не убила бы человека.

— Лжет она! — зашипела у них за спиной Ингунда Доербек. — Да вы посмотрите на нее! Фальшива насквозь!

Уффициали поднял руку. Глядя на девушку, он произнес:

— Твоя госпожа утверждает, что ты несколько недель притворялась перед ней безгласной, хотя можешь говорить, как любой нормальный человек.

Тут Эдита не выдержала:

— Это неправда, господин! До вчерашнего дня, когда случилось несчастье, я не могла вымолвить ни слова. Я потеряла дар речи еще будучи ребенком. Мне должно благодарить Бога за эту милость. Но при таких обстоятельствах мне хочется, чтобы этого никогда не случалось.

В словах девушки слышалась такая искренность, что предводитель уффициали, уже готовый поверить ей, сказал:

— Свидетели! Кто может подтвердить твои слова?

— Мой отец, Михель Мельцер, господин!

— В таком случае, приведи его.

— Мой отец в Константинополе.

Когда чиновник услышал эти слова, лицо его омрачилось, и он сказал:

— То есть твой отец живет в Константинополе, а ты — в Венеции. Надеюсь, у тебя есть объяснение этому обстоятельству.

Эдита понурилась.

— Конечно.

Последовала длинная пауза, словно девушка боялась сознаться, но наконец она все же ответила:

— Я убежала от отца. Он хотел выдать меня замуж за мужчину, который мне не нравился. Но мужчина преследовал меня до самой Венеции.

— Все ложь! — разорялась Ингунда. — Один Бог знает, что на самом деле подвигло ее бежать в Константинополь. Может быть, она уже совершала убийства! Она ведьма, в сговоре с дьяволом. Она украла у меня мужа, а он был всем для меня! О, как же я его любила!

Услышав это, Эдита покраснела как мак, и в душе ее вскипела бессильная ярость. Эта жалкая комедия, игра в траур, которую Ингунда разыгрывала с искаженным лицом, так разозлила девушку, что она подошла к своей госпоже и прерывающимся голосом крикнула:

— Любили? Вы любили Доербека? Вы ненавидели этого человека, вы обманывали его. Вы предлагали себя на кампо Сан Кассиано, как продажная женщина. А Доербек приводил в дом любовниц и проводил с ними ночи. И все это я видела!

— Да, да, вы только послушайте эти злые слова! — прошипела Ингунда, обращаясь к чиновникам. — Теперь дьявол показал свое настоящее лицо. О, лучше бы я не жалела ее и не брала к себе в дом! Каждое слово, произнесенное ею, — ложь!

Едва Ингунда закончила свою речь, как Эдита ударила ее по лицу.

Только теперь уффициали подошли к ним и растащили, как судья растаскивает бойцов во время кулачных боев.

— Я знаю, — сказала Эдита, — я всего лишь служанка, а она — моя госпожа. Но это еще не значит, что она говорит правду. Спросите старого Джузеппе. Он знал о слабоумных детях господ. Их держат на нижнем этаже, как зверей. Я часто тайком навещала юношу. Когда его отец набросился на меня, юноша хотел защитить меня и ударил его стулом в висок. Я уверена, он не знал, что Доербек его отец!

Ингунда истерически рассмеялась:

— Эту историю ей дьявол на ухо нашептал! Уффициали серьезно поглядел на нее.

— Вы отрицаете ее слова?

— Как я уже говорила, — резко заявила Ингунда, — все это нашептал ей дьявол. У меня нет слабоумных детей.

— Господин, — обратилась Эдита к главному уффициали, — проверьте, правду ли я говорю. Пойдемте со мной на нижний этаж…

— …и увидите, что она солгала, — перебила Ингунда. Стоя перед входом в тайные комнаты, Эдита удивилась, что они против обыкновения не заперты. Войдя в комнату, она почувствовала, как все взгляды устремились на нее, и ее сердце бешено застучало. На каменном полу по-прежнему были следы крови, и в этот миг все ужасные события прошедшей ночи промелькнули перед ее внутренним взором.

Раздавшийся за спиной злобный голос вернул Эдиту к действительности:

— Видите, господин, дьявол лишил эту женщину разума! Здесь нет слабоумных детей. Это все порождения ее больного мозга.

Эдита уставилась сначала на одну, потом на вторую решетку, и в этот миг едва не поверила, что действительно утратила разум — за решетками с обеих сторон резвились обезьяны, такие, каких продают африканские торговцы на Рива дегли Скиавони. И, словно по таинственному знаку, в дверях появился старый слуга Джузеппе. Ингунда украдкой взглянула на него и сказала:

— Эта женщина утверждает, что в клетках держали каких-то слабоумных детей. Можешь ли ты, старейший слуга нашего дома, подтвердить это?

Джузеппе выслушал вопрос, потупив взгляд. Затем он поднял голову и печально поглядел на Эдиту. Наконец он ответил:

— Нет, госпожа, за этими решетками всегда держали только обезьян.

Эдита хотела возразить, броситься на старика, заставить его сказать правду; но прежде чем дело дошло до этого, уффициали кивнул своим спутникам. Те подошли к Эдите, связали ей руки за спиной, а предводитель громко провозгласил:

— Из страха перед Богом, на благо христианства, во имя республики, ты обвиняешься в том, что подлым образом лишила жизни своего господина, Даниэля Доербека.

Одетые в синее мужчины схватили Эдиту и потащили к выходу.

— Она дьяволица! — раздался на лестнице голос Ингунды. — Господь покарает ее!

В то время в Венеции правил дож Франческо Фоскари, человек с множеством достоинств, но и с таким же количеством недостатков. Соответственно, у него были как друзья, так и враги. За свою долгую жизнь Фоскари отобрал у Милана города Брешиа, Бергамо и, в первую очередь, Кремону, перетянул на свою сторону Равенну и Анкону. Выгода от этого была очевидна, но у многих вызывала недоверие. Даже в его собственной семье.