Зёрна

Симдянкин принялся приделывать его к потолку.

Внутренняя сторона ремня стёрлась до цвета ржавчины. Кожа сморщилась. Но, в целом, ремень неплохо сохранился. Так добротно он был сделан.

Между фабричными отверстиями зияли уродливые дырки, которые Симдянкин проделывал сам, когда толстел или, наоборот, худел. Он даже помнил, как сделал некоторые из них. Эту, в форме расплющенного эллипса, он, исхудав на нервной почве, проковырял шилом после первого развода. Другую, звездообразную, когда располнел, вернувшись из больницы, где пролежал полгода с гангреной ноги.

Прошлое захлестнуло Симдянкина. Самодельные дырки казались вехами его жизни. Он сам был как этот ремень: сморщенный, старый, истёртый до нутра, но добротно сделанный. Такой ремень выдержит всё: баб, безработицу, предательство, пьянство. Не выдержит он только одного — сдачи в утиль за ненадобностью. Потому что финальная дырка ещё не поставлена.

Симдянкин вставил ремень в единственные штаны и пошел в магазин за продуктами. В первый раз за последние шесть дней он собирался нормально поесть.

Сожрали

Любимое блюдо женщин — мужчины. Они могут лакомиться ими вечно, с утра до вечера, кусок за куском. В народе говорят: «Жрёт мужика…»

Зайцев знал это на собственном опыте. Из десяти лет семейной жизни ровно половину он провёл в рейсах. Другая половина была сущим кошмаром. Вот и сейчас, будучи в Новой Зеландии, он не хотел возвращаться домой.

И тут ему на глаза попалась газета с заголовком «Спасём племя маори!». Людей в племени осталось немного, в основном, женщины. И правительство, мотивируя деньгами, решило привлечь мужской генофонд. А как ещё женить на бывших каннибалах?

Зайцев откликнулся на призыв. Его женили, дали вид на жительство и денежное пособие. За родившегося ребёнка озолотили дополнительно. Зайцев сидел дома и сутками смотрел Discovery. И от такой беззаботной жизни ушёл в запой.

На вторую неделю пьянства привиделось Зайцеву, что жена-маори хочет его съесть. Он гнал прочь эту фобию, но не выдержал, когда увидел, как его суженая полирует человеческие черепа. Боясь быть съеденным, Зайцев сбежал на родину.

Попросился к прежней жене. Та поворчала, но пустила, не забыв напомнить Зайцеву о его гнусном предательстве. Не забыла она напомнить об этом и завтра, и послезавтра, и ещё много-много раз…

От её постоянных упрёков и обвинений Зайцев стал увядать, слёг в неизвестной врачам лихорадке и на Пасху помер, прошептав напоследок:

— Сожрали-таки, падлы…

Лай

Звонко лает Петух. Я просыпаюсь. Петух — это соседский кобель. Так его прозвали, потому что он будит весь район каждое утро. Если он подал голос, значит, к нему пришёл Рекс, взлохмаченный пёс с торчащими, как два локатора, ушами. Они любят побеседовать утром.

Идя на работу, я встречаю Чарли. Чарли не лает — он являет миру себя.

— Здравствуй, — вальяжничает Чарли, разевая алую пасть.

Его приветствие — сигнал для других. За мной бросаются три шавки. Они будят округу, и та наполняется лаем. Взвизгивает, кружась на цепи, пятнистая дворняга. Чмыркает, будто больной туберкулёзом, грустный сенбернар. Что они лают моим преследователям? Советуют оставить в покое? Или наоборот — перегрызть мне горло?

После — завывания молодящейся суки. На ней малиновый поводок, в тон туфлям. Она недовольна моим отчётом. Её вой тормошит свору офиса. Срываются с цепи кобели и суки: молят о зарплатной миске и договариваются об обеденной случке.

Возвращаюсь в родную конуру, переступаю порог — на меня кидается рыжая болонка. Требует зарплату. Её вечернее гав-гав обязательно. Она не успокоится, пока не получит красивого ошейника. Её можно понять. Целый день в конуре с маленькими щенками. Но, в конце концов, мама советовала ей не выходить за дворнягу. Ведь был же тот, породистый…

…она сопит, поджав под себя лапы, а я ворочаюсь, не сплю. За окном беспрерывно лают, перекрикивая друг друга. О чём, о ком они спорят?

Встаю, чтобы выпить воды. Подхожу к окну и смотрю на луну. Нет ни докучливых вшей, ни терзаний о жратве. И я начинаю выть. Беззвучно, про себя, чтобы никто не услышал. Чтобы никто не понял, что в этом мире есть что-то ещё, кроме лая.

Бизнес

Кругом одни бизнесмены. Куда ни ступи — вляпаешься в бизнес. А я чем хуже?

Главное — правильно составить бизнес-план. Взять дёшево — продать дорого. Стало быть, дело в товаре. Провожу анализ спроса и предложения. Лето, всем хочется овощей, а где их взять? Засуха в Украине. Последние двадцать лет.

Читаю в новостях: «Испанские огурцы травят Европу». Ниже: «Путин запретил импорт огурцов». Ну, я не Путин: я за укрепление международных отношений. Недаром кум живёт в Андалусии. Звоню ему:

— Буэнос диас! Есть бизнес…

Через три дня фура огурцов стоит на границе. Звоню другому куму, на таможню:

— Кум, там кум пригнал фуру — надо бы пропустить…

— Нет проблем, кум. Надо — пропустим.

У только что открывшейся палатки с огурцами столпотворение. Очередь занимают с вечера, записываются, как в советское время. Шутят:

— Испанские, наверное, огурчики…

— А тебе, не всё ли равно? По такой то цене.

Фура огурцов ушла за три дня, а после началась оккупация кустов. Шёл человек на работу, прихватило желудок — шасть в кусты. Врачи бьют тревогу: в городе вспышка кишечной палочки. Ищут корень зла. А мне-то что? Торговая палатка закрыта. Документы были оформлены на подставное лицо.

У меня другая проблема. Думаю, какую машину купить. Хожу по автосалонам, выбираю. Деньги, вырученные с огурцов, ношу с собой, в барсетке.

За день намаялся, присел в бар отдохнуть. Выпил пивка, перекусил. И то ли на жаре разморило, то ли салат был из моих огурцов, но скрутило — будь здоров. Бегом в туалет. Место не из приятных: смердит, и очко в земле, а куда деваться? Спустил штаны. После — в аптеку за левомицитином. И только там, когда пришло время расплачиваться, понял, что забыл барсетку в туалете.

Мчусь обратно. Вновь хочется по-большому, но надо терпеть. Заскакиваю в туалет, ищу барсетку. Нахожу. Открытая она плавает в очке.

Тут-то я и обосрался.

Пятно

В день весеннего Равноденствия Аннушка жарила пирожки и разлила на себя раскалённое масло. На бедре образовалось алое пятно.

Вечером к Аннушке пришёл жених Радомир. Он съел пирожки и потащил её в спальню. Начал раздевать, но, сняв колготки, остановился. Его лоб покрылся испариной. Он побледнел и обескровленными губами в ужасе прошептал: