Жалобная книга

Тоже мне, великий гуру. Кто же ребенка в самом начале обучения наедине с собой бросает? Да еще и влюбленного ребенка. Совсем плохо, совсем идиот.

Но Варя нашла для меня иное определение.

– Какое же ты дерьмо, – говорит. – Изумительное, нечеловеческое дерьмо… Или нет. Еще хуже. Самое обыкновенное дерьмо, ничего выдающегося. Такого вокруг полным-полно.

Очень может быть. Спорить не буду. Слова ей поперек не скажу. Мое дело маленькое: не дать ей удрать. А говорить может все, что угодно. Радуюсь, что хоть в молчанку играть прекратила. Значит, есть шанс договориться. Правда, я ничего пока не понимаю, но… Ладно. Будем считать, что брань ее я честно заслужил. Так проще – считать, будто заслужил все, что с тобой происходит.

Да, вот именно, проще . А мне лишние сложности ни к чему. И без того все запущено, дальше некуда.

– Что стряслось-то? – спрашиваю. Не то чтобы действительно рассчитываю на внятный ответ, но – вдруг повезет? Мало ли…

– Значит, не понимаешь? – Она внезапно переходит почти на крик. – Ничего. Я тебе объясню. Сейчас я тебе все объясню!

– Да уж, пожалуйста, – соглашаюсь. – Объясни, если можно.

– Есть люди, их полным-полно, – Варя неожиданно сбивается на элегический тон, – которые постоянно твердят, что чудес не бывает. Бога нет, и черта нет, вообще ничего такого, чего нельзя пощупать, увидеть, понюхать, прямо здесь и сейчас. А потом мы все умрем, известное дело…

Она очень спокойно говорит. Почти ласково. Только губы побелели от ярости, а так – и не догадаешься, что барышня готова впиться зубами в мою глотку, и не впилась до сих пор, кажется, исключительно по причине брезгливости, а вовсе не потому, что милосердию нашлось место в ее сердце.

Весело, кстати, будет, если она драться полезет. Что тогда делать – ума не приложу. Отбиваться? Уворачиваться? Хорош “злой колдун”, нечего сказать…

– Такие люди, – продолжает Варя, – конечно, лишают нас радости и надежды. Но они не очень эффективно действуют. Они, как правило, необаятельны, не слишком умны и, мягко говоря, не очень счастливы. Поэтому – зачем их слушать?.. Это довольно быстро становится понятно. Вот и ладненько…

Пауза. Обвинительница моя сползла, наконец, с подоконника, но к дубленке не метнулась, а уселась на пол, в самый центр пестрой кучи подушек. Вот и молодец. Давно бы так. Удобнее ведь – на подушках-то. И мне спокойнее.

Руки ее тут же зажили вне хозяйской воли: упали на колени, затеребили юбку, потом десница взмыла к волосам: крутить завитки, а шуйца забегала проворно по циновке. Да, до драки у нас, пожалуй, не дойдет. Ярость ее угасает. Немудрено: сама себя словами убаюкала. Тараторит ведь без умолку. А что сказать хотела, я так и не понял пока. Хорошо, если сама знает.

– Хуже другое, – говорит она. – Например, появляется человек, вроде тебя, и вдруг выясняется, что чудеса ждут нас на каждом углу, следовательно, небеса кишат божествами, а леса и подвалы – демонами; бездна с утра до ночи вглядывается в нас, вечность уже трепещет на кончиках пальцев. Наш брат, доморощенный стихийный мистик, ясен пень, развешивает уши и готов идти за долгожданным пророком куда угодно, лишь бы позвали… Но по дороге, на первом же привале, вдруг выясняется, что посланец Страны Чудес – обычный мудак и сволочь, каких и без него вокруг полно. И становится ясно, что такое дерьмо не может быть частью чудесного мира. А значит, никакого чудесного мира нет вообще. Все обман, надувательство, фокусы, в лучшем случае, гипноз какой-нибудь поганый… А даже если и есть чудесный мир, тогда еще хуже. Выходит, там – такая же гадость, как все прочее. И лучше бы вовсе не было ничего!

Ба, да у нее глаза на мокром месте. Хорошенькое дело.

– Интересная постановка вопроса, – говорю. – Ладно, положим. Я – дерьмо, мудак и сволочь. Очень может быть. Тебе, вероятно, виднее, а мне даже любопытно побыть в таком статусе. Единственное, что мне хотелось бы понять: каким образом ты пришла к такому заключению? Вчера вечером все, вроде, было в порядке. Что изменилось?

В морду мне летит тетрадка в коричневом переплете. Уворачиваюсь, выставляю руки. Орудие бытовой агрессии падает на пол. Поднимаю, листаю. Мелькают фразы: “позиционироваться в качестве прекрасного принца” ,“порвать трусы на алые паруса” , – и прочая ахинея в таком роде.

Чушь собачья. Ничего не понимаю. Стиль не мой, и почерк не мой, это точно. Да и не пишу я руками, сколько лет уже. Не царское это дело. Грех, чай, в эпоху высоких технологий чернила изводить.

– Ну и что это? – спрашиваю.

– Да-да, конечно, – Варвара аж дрожит от злости. – Сейчас ты будешь доказывать, что это не твоя тетрадь. Даже интересно поглядеть, как ты будешь стараться…

– Стараться я вовсе не буду. С какой бы мне стати стараться?.. А вот образец почерка могу тебе предоставить, если хочешь.

Достаю из кармана ручку, выдергиваю из сигаретной пачки клочок оберточной бумаги. Воспользовавшись загадочной тетрадкой, как столешницей, пишу: “Ничего не понимаю”, – сперва правой рукой, потом левой. Варя, кажется, не заметила пока, что я двурук, но лучше уж перестраховаться. Чтобы потом, неделю спустя, скажем, снова не поднялся вопрос об авторстве таинственного документа.

Отдаю ей свои ужасающие автографы, один другого неразборчивей.

– А в тетрадке твоей, – говорю, – скорее всего, женщина писала. Хотя я, конечно, не специалист по почеркам. И вообще эта ваша графология – вредная лженаука. Тексты набивать надо, а не руками писать.

Варя недоверчиво изучает мои каракули. Я понимаю: ей очень трудно примириться с мыслью, что загадочная тетрадь не имеет ко мне никакого отношения. Потом она, возможно, поверит и даже обрадуется, что я вовсе не такой злодей, как она придумала. Ей, в общем, выгодно, чтобы я оказался хорошим. В мире, где я хороший, Варе жить приятно и интересно, в этом мы с нею уже не раз убеждались. Но прямо сейчас ей очень трудно будет признать себя истеричной идиоткой и попросить прощения. Лучше уж и дальше сверлить меня презрительным взором, отметать все оправдания, не верить алиби.

Я ее понимаю, сам когда-то такой был. Потому и молчу. Пусть себе медитирует над образцами почерка. Я могу ждать: сутки, неделю, да хоть год. Мне не к спеху. Это ведь не моя Вселенная рухнула, когда Варя исследовала тетрадку. А значит, не мое это собачье дело – облегчать ее душевные муки. Свой небесный свод каждый чинит в одиночку. Тут захочешь – не поможешь, а я пока не уверен, что хочу ей помогать. Потому что – грешен, сержусь. Почти всерьез.

Но что же там написано, в этой тетрадке? Что такого можно написать, чтобы обычные буквы привели человека в неистовство? Вообразить не могу. Обрывки строк про трусы, паруса и принцев ситуацию не проясняют. Скорее уж наоборот.

– Почитать-то можно? – спрашиваю. – Интересно ведь.

– Нет, подожди, – она накрывает тетрадку рукой. – Нет. Так не пойдет. Если это твоя тетрадь, ты все знаешь, не фиг ломать комедию. А если чужая… Тогда тем более не надо ее тебе читать. Там дрянь всякая написана. Глупая, дурацкая дрянь. Про меня, и не про меня. И не только вранье. Или вообще сплошь правда, не знаю. Но все равно дрянь.

– Правда, – говорю, – дрянью не бывает. Правда – это просто правда.

– Может быть, – машинально соглашается Варя. Закрывает лицо руками, сидит неподвижно минуты две. Потом просит, глухо, не отнимая ладоней от губ: – Ты вот что. Ты меня извини, наверное. Я, наверное, действительно зря так. Лучше пусть я буду дура, чем ты – дерьмо. Первое стыдно и неприятно, но второе – настоящая катастрофа. Давай так: я покурю и успокоюсь. А ты нам сваришь кофе. Я бы и сама сварила, но в таком настроении у меня яд получится, наконечники стрел мазать можно… А потом я тебе покажу тетрадку. И еще раз извинюсь, когда окончательно пойму, что она не твоя. И потом мы вместе подумаем, что это за дрянь, откуда она взялась, и вообще…