Жан Баруа

В конце концов чего она хочет? Немного больше того, что я нередко делал этим летом, сопровождая ее по воскресеньям к обедне… Тем хуже для нее, если она не замечает всей глупости и неприглядности того, к чему меня вынуждает… Не буду упрямиться…»

Это внутреннее решение сразу же успокаивает его, приносит радостное облегчение. Он упивается сладостным сознанием освобождения от собственного эгоизма: из них двоих он оказался более великодушным, тем, кто понимает, прощает, уступает.

Он смотрит на нее с нежностью. Она покорно ест, не поднимая глаз.

«Она хороша в слезах… Чудовищно заставлять плакать женщину! Отец говорил: «Женщины – совсем не такие,как мы, а об этом часто забывают». Он был прав; вот что получается, когда пытаешься обращаться с ними, как с равными: только причиняешь лишние страдания… Да, отец был прав. «Надо не замечать того, что отличает нас от них, и настойчиво искать пути к сближению».

Да, да, но чтобы это было возможно, надо еще любить друг друга…»

Он поднимается из-за стола. Она ждет с безразличным видом, уставившись в одну точку на скатерти.

Он думает: «Она уйдет в свою комнату… Я пойду к ней и скажу, что согласен».

Но, как обычно, Сесиль направляется в кабинет Жана, куда подают кофе. Уронив руки, она останавливается возле столика.

Жан подходит к ней.

Он с огромным трудом пересилил себя; растоптал частицу своей совести, своего самолюбия, своего будущего. Он предвкушает, какую радость доставит ей. Она положит ему голову на плечо и заплачет от умиления, и он будет вознагражден благодарным блеском ее глаз. Он наклоняется, обнимает ее за талию. Она не сопротивляется.

Жан (голос его дрожит).Послушай… Ну, хорошо, Я пойду с тобой вечером, куда ты хочешь. Только не плачь больше…

Но она вырывается и резко отталкивает его.

Сесиль. О, я чувствую, ты станешь моим врагом, навсегда!

Жан растерянно смотрит не нее.

(Отчеканивая слова.)Я знаю, нам придется расстаться когда-нибудь, может быть через год, через два, через десять лет… не знаю когда, но нам обязательно придется расстаться! И я тебя возненавижу! (Заливаясь слезами.)Ты мне уже ненавистен!

Она вытягивает вперед руки, как человек, который боится упасть, и опирается о край стола.

Жан (с горечью).Ну что ж… Я думал, ты будешь рада.

Она поднимает голову, словно очнувшись от кошмара, и лицо ее проясняется. Она сжимает руку Жана.

Сесиль (сбивчиво).Сегодня вечером, да? Это правда, я так тебе благодарна… (Наклоняется и быстро целует руку Жана.)Спасибо, дорогой.

Медленно, разбитой походкой она идет к двери, прижимая платок к губам; у порога пытается ему улыбнуться.

Жан тупо смотрит на закрывшуюся дверь. Потом встряхивает головой, распрямляет плечи, подходит к окну, распахивает его и, несмотря на дождь, свешивается вниз, будто стремясь выбраться из душной норы.

Церковь Нотр-Дам-де-Виктуар, восемь часов вечера.

Надгробные плиты. Горящие канделябры слепят глаза, но не освещают помещения.

По вечерам сюда – в полумрак, черный от дыма свечей, – стекаются со всех концов Парижа несчастья, перед которыми бессильно любое мужество, надежды, упорно живущие вопреки всему.

Сесиль на коленях; Жан стоит; оба сгибаются под бременем непоправимого.

В тот же вечер.

Жан снова работает; он не спешит встать из-за стола: ему хочется побыть одному.

Дверь открывается. Бесшумно входит Сесиль, в туфлях на босу ногу.

Сесиль. Ты не собираешься спать? (Простодушно.)Ты на меня сердишься?

Она мило смеется, как напроказившая девочка.

Пораженный ее наивностью, Жан не может сдержать улыбку.

Она в халате. Слезы не оставили следа на ее лице. Ночная прическа ее молодит: распущенные волосы схвачены на затылке большой черной заколкой-бабочкой. В этот вечер ей пятнадцать лет: она – хрупкая девушка-невеста из Бюи.

Она, как ребенок, прыгает и устраивается на коленях у Жана.

Я не хочу засыпать одна, после такого дня. Скажи мне, что все забыто… что все позади…

Жан устал от слов. Не отвечая, он осторожно целует нежный лоб, который она подставляет ему. В этот вечер, больше чем когда-либо, он чувствует себя стариком.

Там слишком холодно. Я тебя подожду здесь. Продолжай, милый, я не буду мешать. Только посижу у тебя на коленях, даже не шелохнувшись.

Она забывается, прижавшись к нему. Жан обнимает ее и чувствует, как расслабляется ее стан, теплый и гибкий. Ее соломенные туфли соскользнули на пол; он берет в ладони маленькие холодные ступни.

Видишь, как я замерзла…

Она смеется прерывистым, дразнящим смехом. Когда Жан уносит ее, она все еще смеется, запрокинув голову…

Затем их взгляды встречаются. Жан чувствует как бы внезапный удар: в полузакрытых глазах Сесили он замечает огонек торжествующей радости.

И вдруг его осеняет:

«Вот оно что!.. Сегодня девятый день… Нужно было, чтобы я…»

Ни малейшего чувства раздражения; он не выпускает ее из объятий.

Взгляд ее только что сказал Жану, на что способна человеческая глупость, и он чувствует себя таким далеким от Сесили, бесконечно далеким…

«Женщины совсем не такие,как мы!..»

III

Несколько листков, исписанных беглым неровным почерком, в глубине ящика письменного стола Жана:

«Женщины – низшие существа, и это непоправимо.

Сентиментальность гнездится в них, как червь в яблоке. И разрушает все: делает беспомощным их ум, калечит их душу.

Женщины обожают тайны, это – свойство их натуры. Тут бессильны все средства. В этом сказывается примитивность женщин.

Они боятся воров, но, зажигая ночник, уже чувствуют себя в безопасности. Поведение страуса – их естественное поведение. Вера им нужна для спокойствия, чтобы не терзаться никакими сомнениями. (Они даже не догадываются о том, что люди могут стремиться к «проверке»…)