Жан Оторва с Малахова кургана
Шрифт:
— Тем более надо спешить! Я чувствую в себе несокрушимую силу! Силу, которая сметет все препятствия на своем пути, которая способна двигать горы.
— Но ты под арестом!
— Скоро наступит ночь. Что-нибудь придумаю…
— Тебе помогут… Наберись терпения и жди.
ГЛАВА 7
Оторва в тюрьме. — Счастливая неожиданность. — Самоотверженность Розы. — Пароль. — Бегство. — Свободен! — По дороге в Севастополь. — У Третьей батареи. — Дезертир по дружбе.
Буффарик
Да, побег… Снова приходилось нарушать устав, во имя благой цели открыто восставать против закона.
Пусть так, но каким образом? Да, каким образом? Буффарик сказал: «Тебе помогут!» Оторва был уверен — это не просто обещание, он знал, что к нему придут на помощь, но пока зуав руководствовался поговоркой: «На Бога надейся, а сам не плошай».
В стене каземата, на высоте в два с половиной метра, была пробита амбразура. Для начала Оторва решил проверить, насколько прочны прутья. Он придвинул к стене с амбразурой стол, одним прыжком вскочил на него, взялся за прутья и попытался их расшатать.
— Гм, железо первый сорт, — пробормотал Жан, — строительный камень… известь и цемент… здесь работы дай Бог! Кроме того, там, наверное, стоит часовой, и, может, не один… И все-таки надо бежать… не откладывая, сегодня же ночью… иначе будет плохо.
В этом месте его монолог прервало постукивание — на стол упала пригоршня гравия. Ему тотчас вспомнились слова сержанта, и он откликнулся с бьющимся сердцем, стараясь умерить голос:
— Кто там? Это ты, старина?
Ему ответил нежный девичий голосок, чуть дрожащий, совсем юный и прелестный:
— Нет, месье Жан, это я!..
Зуав узнал этот голос, обычно певучий и звонкий, а сейчас приглушенный, донесшийся из-за решетки, как чарующая мелодия. И Оторва вне себя от радости прошептал:
— Роза!.. Мадемуазель Роза!.. Ах, я так счастлив…
И девичий голосок с ноткой лукавства ответил:
— Мой бедный друг!.. Вы счастливы?.. Неужели?.. Вы не слишком взыскательны!
— Да, да, я безумно счастлив… ведь вы здесь, рядом со мной… Вы пришли несмотря ни на что… Ночь… усталость… опасность… Вы, быть может, одна…
— Одна!.. Конечно, одна… Подумаешь, какая заслуга.
— О, мог ли я надеяться на это!
— Жан! Ведь мы обязаны вам жизнью. Признательность и породила в моей душе бесконечную нежность… любовь, во имя которой я помогу вам бежать.
— Роза!.. Дорогая Роза!.. О, я дрожу при мысли о том, что вы одна шли через Камыш… это скопище мерзавцев… что вы подвергаетесь здесь смертельной опасности… Подумайте — повсюду стоят часовые с оружием наготове… малейший шорох, и они стреляют.
— С этой стороны часовых нет.
— Правда?
— Бежать будет не так уж трудно.
А что касается нечестивцев из Камыша, они опасны для женщин, но приставать к зуаву не посмеют.— К зуаву?..
Девушка прервала его звонким смехом:
— Разумеется!.. Вы не знаете… вы меня не видите… Так вот: я скинула и шляпу, и юбку, и корсаж и облачилась в военную форму моего брата Тонтона, на пояске у меня кинжал мамаши Буффарик, на плече Дружок, ваш верный карабин, а на спине — ваш мешок.
— О, Господи!.. Все снаряжение!.. Да оно, верно, раздавило вас своей тяжестью!
— В самом деле, мне было тяжеловато, и я с удовольствием избавлюсь от вашего боевого снаряжения, которое наш друг Питух с таинственным видом притащил к нам в лавку. Зато эта героическая экипировка служила мне неплохой защитой!
— Проклятая темнота! Я не могу вас рассмотреть. Вы, наверное, выглядите восхитительно.
— Наоборот — будь благословенна темнота! Она поможет вам бежать. А выгляжу я страшно. Но комплименты в сторону! Нам слишком дорого время. Итак, мы придумали все это втроем — мама, Тонтон и я. Папа не знает или делает вид, что не знает о нашей затее… Его нельзя впутывать. Начальники, настроенные против вас, тотчас заподозрили бы именно его.
— Да, — грустно подхватил Оторва. — Даже кебир поверил, что я — подлец… а вы…
— Он слушает голос разума, а мы — сердца. Разум часто ошибается, а сердце — никогда! Но послушайте: мы снова болтаем и теряем время…
— Если б вы знали, какая это радость — слушать вас…
— Помолчите… не прерывайте меня… Итак, папа, который ничего не знает, оставил на виду напильник и ножовку, которую взял взаймы у командира оружейников. Я подобрала их — вот они! Кроме того, папа раздобыл пароль и отзыв и со своим обычным насмешливо-невозмутимым видом сумел, не называя их прямо, в то же время сообщить их мне — для этого он рассказал хороший провансальский анекдот…
— И какие же это слова?
— Честь… Доблесть!..
— Роза, милая Роза, ваша бесконечная доброта, ваша веселая храбрость трогают меня до слез…
— Тише!.. Я слышу чьи-то шаги.
С бьющимися сердцами, затаив дыхание, молодые люди застыли на месте, он — держась за прутья и не отрывая взгляда от тонкого силуэта, едва различимого в ночной мгле; она — прижавшись к брустверу.
Прошло пять долгих тревожных минут, и Роза проговорила почти шепотом:
— В вашем мешке есть провизия, но немного. Надо будет принести еще, если ваше отсутствие затянется.
— Верно, заранее не рассчитаешь… Но как вы сумели обо всем позаботиться!.. Я думаю пока укрыться на севастопольском кладбище.
— Хорошо! Туда ночью закинут провизию и там же, если появятся какие-то неотложные сведения, вам дадут о них знать.
— В двадцати шагах от ворот, справа, у стены, в яме.
— Прекрасно! А теперь, дорогой Жан, за дело! В путь! Защищайте вашу честь — она ведь и моя. Боритесь за ваше счастье — и оно будет нашим! В путь! И возвращайтесь отмщенным и счастливым, а я всей душой буду с вами.