Жан Жорес

Когда, проводив Жореса, друзья возвращались к себе, старый врач задумчиво произнес:

— Как знать, быть может, наш друг Жорес действительно станет отшельником, когда он до конца узнает политических мошенников, окружающих его, и испытает ужасное разочарование… У него слишком много честности, чтобы лавировать вопреки своим убеждениям. Он слишком христианин, чтобы отречься от того, во что он верит. Он будет таким же, как все великие фанатики, на долю которых выпадало немало подобных злоключений…

На следующий день Жорес узнал, что система выборов по округам принесла поражение не только ему. Не были избраны известные политики, бывшие премьеры Ферри, Гобле и другие. Но в целом по стране республиканцы одержали решительную победу. Монархисты потеряли много мандатов; избрано было более десятка социалистов.

— Пусть я был побежден, — говорил Жорес спустя год, — но я высоко и твердо держал знамя республики, я стоял лицом к лицу с врагом, я боролся с ним и наносил ему удары… Следовательно, почему же мне говорят, что я был побежден? Да, я узнал о своем поражении вечером 22 сентября, но на другой день, когда я читал в газетах сообщение о результатах выборов по всей стране, я увидел, что республика одержала триумф, и я почувствовал себя победителем.

Приобщение

Жорес снова житель Тулузы, где он поселился с семьей в доме № 20 на улице Сен-Пантелеоне, в небольшой скромной квартире. Столовая служит одновременно салоном для приема гостей и рабочим кабинетом хозяина.

После неудачи на выборах ректор Перру пригласил его возвратиться к прежним обязанностям профессора философии. Политические противники Жореса не преминули объявить Жореса еще одним «пристроившимся», как «все эти республиканцы». Оказывается, он сумел еще и «пристроить» своих родственников: один стал главным инженером в Альби, а кузина получила пост в больнице Сен-Сюльпис. Между тем инженер окончил знаменитый Политехнический институт, а кузина заняла свое место, еще когда Жан учился в школе.

— Так меня можно обвинить, — говорил он, смеясь, — что это я продвинул адмирала Жореса на пост посла в Петербурге, а затем сделал его министром, что я устроил высшие награды нескольким моим предкам, хотя многие из них проливали кровь за Францию в сражениях или погибали в далеких морях еще несколько веков назад!

Не чуждый, как видно, фамильной гордости, Жорес не испытывал постоянной и длительной ненависти к врагам. А к друзьям, отказавшим ему в поддержке? Ведь во время недавней избирательной кампании, окончившейся для него неудачей, некоторые из тех, кого он рьяно защищал, рабочие Кармо, не только отказали ему в своих голосах, но даже оскорбляли его. Однажды в толпе на него посыпались удары и плевки. Испытывал ли он обиду, озлобление? Нет, оскорбления от тех, кого он любил все сильнее, были для него лишним доводом в пользу крепнувшей решимости посвятить свою жизнь моральному, духовному и физическому освобождению пролетариата. И если его ненависть к буржуазии была преходящей, непоследовательно сменяясь подчас какой-то лояльностью, то его любовь к народу была неиссякаема, непрерывна и все более глубока. Его симпатия к простому народу отнюдь не являлась лишь следствием крепнущих социалистических убеждений и последовательного демократизма, выросшего из подлинной широкой образованности. В его натуре, несмотря на весь профессорский академизм, было нечто глубоко народное, что-то очень сходное во вкусах, ощущениях, эмоциях. Жорес испытывал радость, удовольствие от общения с людьми труда. Он любил, замешавшись в воскресную толпу рабочих, мелких служащих, их жен и детей, прогуливаться и отдыхать вместе с ними, останавливаться и рассматривать блестящие витрины, где ни он, ни они ничего не покупали. Он обожал ярмарочные цирковые балаганы и представления бродячих театров, где за два су можно было насладиться зрелищем слезливой мелодрамы или народного фарса. Искусство этих сезонных тружеников неструганой и скрипящей сцены было, конечно, далеко от мастерства Фредерика Леметра или Мари Дорваль, блиставших еще не так давно в театрах парижских бульваров. Но бесхитростная игра их безвестных провинциальных коллег нравилась народу, нравилась и профессору Жоресу. Вместе со всеми простодушными зрителями он готов оплакивать незаслуженно обиженных честных неудачников, горячо сочувствовать благородным героям, даже подсказывать им реплики или бурно возмущаться предателями и негодяями, охотно прощать мелким плутам их проделки, лишь бы они способствовали торжеству добра над злом. Жорес любил искренний, безудержный смех толпы. Он и сам смеялся вместе с ней. Да, он, конечно, и размышлял, «Какая польза и какой смысл в идее социального обновления, если народ и так поражает силой великодушия и радости, счастливо преобразившись в веселом настроении воскресного отдыха? Какой смысл тратить силы в отчаянной борьбе ради того, чтобы дать пароду больше достоинства и счастья, если он и без того обладает столь могучей жизненной силой, если его душа бьет ключом радости, как только ей удается прорваться наружу? Возбуждая в сердцах и умах надежду на грядущую справедливость, не рискуют ли уничтожить эту наивную способность к счастью, которая на протяжении всей столь мучительной истории человечества была единственным достоянием народа? Но, пожалуй, так легко думать лишь в легкомысленной и веселой толпе, в столь редкие для нее часы радости». И Жан вспоминал жуткие картины мучительного труда по 12–14 часов в сутки, повседневную нищету, унижение, бесправие трудящихся. И эти картины побеждали сомнения, продиктованные искренним сочувствием к трудовому люду.

Но впрочем, в это время Жорес ведет вполне благополучную респектабельную жизнь буржуазного профессора. У себя дома он нередко принимает гостей. К великому удовольствию Луизы, здесь даже устраиваются танцы, и сам Жан не слишком ловко танцует кадриль со своей статной супругой. Жоресы часто получают приглашения в семью ректора Перру, который по-прежнему восхищается своим молодым другом. По вечерам Жан нередко засиживался в кафе де ля Пэ, где для горячих споров собиралась группа молодых ученых. Жан с одинаковым блеском участвовал в дискуссиях на самые различные темы.

Аделаида, следуя за сыном, тоже переселилась в Тулузу, хотя жить в его доме ей по-прежнему невозможно. Но ничто не могло помешать Жану ежедневно встречать старую даму, одетую в черное, и сопровождать ее в неторопливых прогулках по бульварам. Жан с неизменной нежностью относится к матери, которая в это время опять поглощена матримониальными заботами. Теперь надо женить младшего сына. Моряку нужна нежная и терпеливая жена, которая преданно ждала бы мужа на берегу. И Аделаида нашла хотя и небогатую, но очаровательную невесту — Элизу Комель. С ней повезло больше, чем с Луизой, и после свадьбы старушка смогла поселиться с молодой семьей в Тулоне, куда часто будет наезжать Жорес, освобожденный на время от огорчений из-за одинокой старости любимой матери…

Кроме основных занятий на факультете, Жорес читает серию публичных лекций по теме своей диссертации «О реальности чувственного мира», о которой уже шла речь. Лекции имели большой успех. Но он работает и над второй диссертацией. В ней Жорес исследует истоки немецкого социализма. Легко пережив неудачу на выборах, Жан вел жизнь, насыщенную интеллектуальными интересам, трудом, который он считал добрым и полезным делом.

Но ему явно не хватало политики. Поэтому он сразу же принял предложение директора «Депеш де Тулуз» не только продолжать, но и расширять сотрудничество с газетой. Правда, некоторые из его коллег по факультету стали возражать против этого; явление, обычное для профессорских кругов всех стран и времен. Ведь далеко не все ученые мужи способны к связному изложению мыслей, да еще и разумных, на бумаге. Ученый, владеющий пером, всегда вызывает недоброжелательство подобных эрудитов, оберегающих себя от подозрений в литературной импотенции.

— Я понимаю, что выступления в газете могут доставить неудовольствие моим благосклонным коллегам, — говорил Жорес ректору Перру, — но ведь в этой области невозможно установить общее правило. Многие профессора входят в муниципальные и генеральные советы. Они вступают там в ожесточенную полемику. Почему же они не могут вести ее пером, особенно, как в случае со мной, если они воздерживаются от личных нападок и придают своим статьям научный характер? Сотрудничество в «Депеш» необходимо мне по нескольким причинам. Прежде всего это дополнительный источник средств для моей семьи, которым я не могу пренебрегать, особенно сейчас. Затем у меня через газету завязались интеллектуальные связи с неизвестными друзьями, которые я не хотел бы разрывать. Наконец, удаленный от трибуны на неопределенное время, впрочем, я надеюсь, что оно не будет продолжительным, я хочу иметь возможность высказывать свои мысли и продолжать действовать пером в направлении, которое я считаю справедливым и необходимым.

В конце концов Жан получил разрешение факультета писать в газету. Он напечатал в «Депеш де Тулуз» много отличных статей. Особенно интересны статьи 1892–1893 годов, ибо они раскрывают духовную эволюцию Жореса — точнее, процесс его окончательного приобщения к социализму, составивший главное содержание его жизни тех лет.

Люди, близко знавшие Жореса, сходятся на том, что огромную роль в этом деле сыграл Люсьен Герр, который с 1888 года на протяжении почти четырех десятков лет заведовал библиотекой Эколь Нормаль. Человек большого личного обаяния, блестящий эрудит, он в совершенстве изучил социалистическую литературу. Люсьен Герр хорошо знал работы Маркса. Однако он не присоединился к Французской рабочей партии, а предпочел поссибилистов, ибо Гэд и Лафарг отпугивали его своим догматизмом. Он часто высказывал свои взгляды студентам Эколь Нормаль, и многие из будущих видных деятелей французского социализма испытали его влияние. Жорес окончил школу задолго до того, как там появился Люсьен Герр. Но он продолжал пользоваться ее библиотекой. Там в 1889 году и произошло знакомство, положившее начало дружеским отношениям, продолжавшимся до конца дней Жореса. Он подолгу беседовал с Герром, однажды такая беседа затянулась на всю ночь, Герр остро критиковал расплывчатость, неопределенность социалистических воззрений Жореса и часто ссылался при этом на Маркса.

Жорес много работает над сочинениями социалистов разных направлений. Кому же из них он отдавал предпочтение? Пожалуй, никому, ибо у каждого он находил что-то привлекавшее его и что-то неприемлемое. В августе 1891 года Жорес, отвечая на просьбу одного социалиста порекомендовать ему книги, которые содержали бы изложение социалистической доктрины, писал: «Имеются краткие и серьезные пропагандистские брошюры Жюля Гэда и Лафарга или Бенуа Малона… Особенно полезно почитать журнал «Ревю сосиалист»… в нем можно найти ответы на многие вопросы и разъяснения современных социальных, аграрных и промышленных проблем».

«Однако, — утверждал Жорес, — невозможно найти весь социализм в окончательной форме в одной книге. Что касается думающих и сомневающихся людей, то, читая «Историю революции» Луи Блана, они узнают все мысли великих деятелей Конвента, уже проявлявшие смелый социализм; когда они будут читать «Организацию труда» Луи Блана и более позитивную и всеобъемлющую книгу Прудона «Политические способности рабочего класса», когда они прочтут блестящую полемическую книгу Лассаля «Капитал и Труд», глубокую алгебраическую работу Маркса «Капитал», особенно главы о прибавочной стоимости и экспроприации трудящихся, они все же не получат весь социализм в свои руки, но они смогут ответить на софизмы либеральных экономистов, они будут достаточно просвещенными, чтобы здраво судить о современных социальных проблемах».