Жандарм 4

— Этот человек меня давно не интересует. Пусть и дальше бегает за любой юбкой и надувает им животы хоть каждый день!

— Вот как? — весело спросил Сергей Михайлович, как раз в этот момент зашедший в гостиную. — Я рад, что ты забыла о нем. Тем более что теперь-то он точно не будет ни за кем бегать и рушить чужие жизни.

— Ты о чем? — насторожилась Лида, а София Александровна предостерегающе посмотрела на мужа.

Но тот словно не заметил этот взгляд.

— Григорий погиб при крушении паровоза месяц назад. Жаль конечно, парень он был отважный и верный родине. Но уж эта его манера волочиться за любой юбкой — она мне тоже не нравится. И хорошо, что ты это разглядела в нем до того, как вы могли сделать глупость. Что такое?

Только тут Воронцов заметил, как его дочь побледнела после слов о гибели Бологовского, а ее рука непроизвольно дрогнула, отчего горячий чай частично выплеснулся на красивое платье.

— Гриша… умер?..

* * *

В первый раз сознание вернулось ко мне от резкой боли в груди. Кто-то подхватил меня и буквально сдернул с ветки дерева, на которую я напоролся грудью. Перед глазами все плыло и рассмотреть, что происходит, не получалось. Слышались чьи-то голоса на незнакомом языке. Это не французский и не английский, которые я понимал. Потом раздался волчий вой, мне что-то прижали к ране, из-за чего меня прострелило болью, и я снова отключился.

Во второй раз мое пробуждение было более приятным. Нос щекотал аромат каких-то трав. На грудь что-то давило, но боль уже была тянущей и слегка колющей. Подобное бывает, когда рана заживает. Слегка напрягшись, я смог открыть глаза и оглядеться.

Первое, что я увидел, были блики огня от горящей свечи. Они сначала ослепили меня, однако проморгавшись, я смог разглядеть, что это была не свеча, а лучина — несколько тонких щепок, закрепленных на стене… чего-то. Стена шла под наклоном и плавно переходила в потолок. Рядом никого не было, чему я пока только порадовался. Это дало мне возможность спокойно осмотреться и попытаться понять, где я оказался.

Не знаю, сколько времени прошло, но мои глаза привыкли к тусклому свету лучины, а мозг заработал почти привычно, не стремясь «сбежать» в спасительное забытье.

Я оказался определенно в какой-то то ли палатке, то ли шалаше. А даже скорее в ч у ме — рукотворной «палатке» из шкур животных. Лежал я тоже на шкуре. Мне сложно судить, но вроде она раньше принадлежала волку или собаке. Серый короткий мех был довольно приятным на ощупь. У моей головы стояла плошка с какой-то жидкостью, которую я не рискнул пить. К потолку был подвешен пучок тлеющих трав, который и распространял разбудивший меня запах.

Попытка пошевелиться закончилась частичным успехом. Пальцы слушались, ноги я тоже чувствовал, а вот руки я поднять не смог. И не потому что они были привязаны — нет, я определенно не в плену. Просто когда я начал их поднимать, рану в груди закололо, а перед глазами пошла муть, и я счел за лучшее пока не шевелиться.

Переждав приступ слабости, я все же смог немного осмотреть себя. Грудь была плотно перевязана какой-то тканью. Потому я и чувствовал давление на нее. Одежды на мне не было, а сверху тело было укрыто тонким шерстяным покрывалом. Под головой ощущалась тонкая подушка, набитая какой-то крупой. Стоило мне пошевелить головой, как она тут же шуршала, а кожа чувствовала под тканью мелкие зерна. Было даже приятно. Этакий массаж головы получался.

В одиночестве я провел пару часов и, когда меня наконец навестили мои спасители, жажда уже вовсю требовала утоления. Но вот полог ч у ма откинулся, и внутрь проскользнула молодая девушка. Черные прямые волосы, слегка раскосые глаза, миловидное лицо с небольшими ямочками на щеках. Одета в просторную рубаху с длинными рукавами, скрывающую очертания тела. На рубахе вышиты какие-то узоры, но что они означают, и означают ли вообще что-то — понятия не имею.

— Ты пришел в себя? — заметила она, что я смотрю на нее.

— Да. Можно мне попить? Воды, — добавил я, а то еще даст ту плошку с непонятной бурдой.

— Я спрошу у Апая, можно ли тебе, — сказал она и покинула чум.

Через пару минут вернулась она с каким-то сморщенным стариком. Тот сел возле меня «по-турецки» и бесцеремонно откинул покрывало в сторону, начав тыкать в мою грудь заскорузлым пальцем.

— Больно? — спросила девушка, заметив, как я поморщился.

— Терпимо.

— Апая не говорит по-русски. Я переведу, — сообщила мне девчонка и тут же сказала несколько слов на своем языке старику.

Тот многозначительно покивал, что-то ответил и, встав, покинул чум, не потрудившись вернуть покрывало на мое тело. Что интересно, девчонка смотрела на мое голое тело хоть и с интересом, но без стеснения. Она-то и вернула покрывало «на место», а после снова на пару минут покинула меня, вернувшись с кожаным бурдюком, наполненным водой. Напившись вдоволь, я решил наконец выяснить, где оказался.

— Ты в нашем стойбище. Охотники нашли тебя раненого возле сошедшего с рельс паровоза.

— Еще кто-то спасся?

— Нет. Больше никого не спасали.

— Не спасали? — зацепился я за ее фразу.

— Нашему шаману было видение, что нужно помочь нашему другу, который возвысит племя. Кроме русских здесь у нас друзей нет. Ты был единственным русским на том поезде.

Я нервно хихикнул.

— И как же вы это поняли?

— По документам в твоей одежде, — пожала та плечами.

Ну да. Пусть я и спал, но одежду не снимал ни на миг. И некуда было ее положить, и боялся, что могут обокрасть, пока я сплю.

— А где мои вещи? — закрутил я головой.

— Там, — махнула девчонка рукой в угол чума.

В полумраке я не смог рассмотреть, куда она указывает, но решил пока поверить на слово.

— И что теперь? — после пятиминутного молчания, пока я пытался осознать, насколько мне повезло, что какому-то шаману пришло «видение», спросил я.

— Выздоравливай, — пожала она плечами. — Как окрепнешь, можешь отправляться дальше, куда ехал.

— Вот так просто?

— Я поеду с тобой, — тряхнула она волосами. — Буду рядом. Таково решение шамана. Если я буду рядом, племя возвысится. Как — не знаю. И шаман не знает, не спрашивай.

— Хорошо, — выдохнул я.

Конечно то, что мне навязывают в попутчицу какую-то девчонку, мне не нравилось. Однако они меня спасли. Да и удерживать никто не собирается. Это главное, а там посмотрим, что значат слова этого шамана о «возвышении» его племени.

— Как тебя хоть зовут-то?

— Анука.

— А меня Григорий зовут.

— Нет, — вдруг мотнула она головой. — Теперь ты — Нигугьак.

— Чего? — не понял я ее пассажа.

— У нас все тебя будут звать Нигугьак. Это значит «свет».