Жара в Аномо

— Меня укачало! Остановитесь!

Капитан Даги Нгоро сбросил газ, остановил машину и удивленно обернулся. Самбонанга мгновенно нанес ему сильный удар по голове рукоятью револьвера. Нгоро обмяк и завалился на бок.

57

Крытый полицейский грузовик подъехал к аэропорту, из него высадился отряд оцепления. Незадолго до этого несколько человек были оставлены на железнодорожном вокзале и автостанции.

Заблаговременно были блокированы и все прочие выезды из столицы.

Даже в пригородных районах типа Шарбатли находились усиленные патрули, поскольку, как показывало прошлое, нередко преступники на первых порах пытались найти укрытие в головоломных лабиринтах трущоб.

Грузовик опустел, и шофер согласно инструкции повел его в центр, к одной из самых известных всем водителям бензоколонок, у которой с некоторых времен обосновался престарелый башмачник.

Раскладной стульчик башмачника был на месте, вывеска, ящик-стол, инструменты и горка рваной обуви тоже, сам же старичок в стороне, привязавшись к владельцу заправляющегося автомобиля, рассуждал о том, что только осел может обременить легковую машину таким прицепом.

Аполлон-заправщик хохотал во все горло, получая какое-то странное удовольствие от занудливых проповедей башмачника перед автовладельцами.

Водитель полицейского грузовика крикнул:

— Алло, отец! Давай-ка грузить твою фабрику! Велено доставить тебя обратно на площадь!

Башмачник оставил в покое владельца легковушки с прицепом и засеменил к грузовику.

— Чего разорался? — строго просипел он.

— Давай не задерживай, — сказал полицейский, — где твое барахло? Я помогу. Кончилась служба, возвращайся к своей старухе.

— Вот еще! Никуда отсюда не уйду, мне здесь хорошо. А что, бандитов уже поймали?

Водитель грузовика сплюнул, махнул рукой и укатил восвояси. Башмачник тоже сплюнул и махнул рукой, затем не спеша подался к заправщику, который уже подпирал спиной свою будку, кончив дело, и сказал:

— Видал? Хотели нас разлучить. Полиция. Я его быстро спровадил.

— Чего это они? — спросил парень.

— Ты умеешь хранить тайны?

— Конечно! — возмутился заправщик, который и понятия не имел, что такое держать язык за зубами.

— Тогда я, так и быть, расскажу тебе кое-что.

58

— Слушай, — сказал старый служака Киматаре Ойбор, — слушай, собака, раз настаиваешь. Будем считать, исполню твое последнее желание. Я тебе все доложу, как приговор. И про Нордтона вместе с твоей Магдой-Луизой, и про Эла Броуди, и про Мариба — Соважа, и про всю вашу банду, и про ночь на площади.

— Я слушаю, — с трудом шевеля губами, заговорил Даги Нгоро, — и жду, когда вы оба опомнитесь, безумцы. На кого подняли руку!

— На убийцу! На подлую собаку! Не нравится? Но ведь это не я, а твои заморские хозяева дали тебе собачью кличку — Рык. Черный Рык, продажная шкура!

— Не желаю слушать бред обезумевших бунтовщиков.

Сдерживая ярость, Киматаре Ойбор, бросив на притихшего Самбонангу подбадривающий взгляд, вновь произнес, обращаясь к поверженному врагу:

— Нет, ты выслушай, Нгоро, это приговор!

— Не надо, — прохрипел Нгоро. — Чего вы хотите? Приму любое предложение в обмен на жизнь. Пойду на все ради жизни.

Сержант Ойбор, откинувшись на спинку сиденья "джипа", упирался ногами в прижатые к лобовому стеклу плечи разоблаченного преступника.

Автомат был направлен в тяжело дышащую грудь Нгоро, на сером и вспухшем после оглушительного удара лице которого отражались и страх, и отчаяние, и злоба, и ненависть, и мольба.

Самбонанга встревоженно смотрел на сержанта, на то, как напряглись до белизны его руки, сжимавшие автомат, как налились его глаза каким-то страшным, пугающим смыслом.

Никогда еще не видел молодой полицейский своего учителя в таком состоянии.

Ойбор сказал:

— Я старый человек, да, можно считать, старый, если не всей обоймой лет, положенных человеческой жизни, то здоровьем, полусотней серьезных ран за сорок два года службы между ножом и пистолетом таких подонков, как ты, Рык Нгоро.

— Послушайте, сержант, не валяйте дурака, — хрипел Нгоро, — у меня столько денег, что вам и этому молокососу хватит на…

— Молчи, собака, когда человек говорит! Не перебивай! Так вот, я отдал всю жизнь охране людей, и мне дороги надежда и вера свободных людей моей родины в новую жизнь, несравнимо лучшую, чем та, которая досталась уходящему поколению. Моему поколению. Я их люблю, людей моей свободной родины, и не могу допустить, чтобы их враг, убийца лишнюю минуту дышал тем же воздухом, что и они. Ты недостоин жизни.

Самбонанга настороженно встрепенулся:

— Гражданин сержант, я вас прошу… что вы задумали? Нужно ехать, гражданин сержант.

— Молчать! — вне себя вскричал Ойбор.

— Слушаюсь. Но, гражданин сержант… учитель, прошу вас.

— Я дорожу доверием народа ко мне, к тебе, Самбонанга, ко всем, кто честно исполняет свой служебный и гражданский долг. Нельзя, чтобы проходимцы бросали на нас тень. Так что, Нгоро, суда над тобой не будет, не будет огласки, для непосвященных ты — павший на посту. Постараемся похоронить тайну здесь я и Самбонанга.

— Блюстители закона преступят закон?! — завопил Нгоро,

— Это я отнесу на свою совесть, — сказал Ойбор.

— Нет! — вдруг закричал Самбонанга. Его бил озноб, взгляд округлившихся глаз метался от сержанта к Нгоро, скользил по глухой и безлюдной окрестности и возвращался, суматошный, отчаянный. Дрожащие его руки вцепились в ремень автомата, направленного в грудь Нгоро, однако он все-таки не решался потянуть за ремень, не хватало духа отвести готовое покарать оружие от человека, которого человеком уже не считал. Горло распирал невыносимо горячий ком, сухой, как белое небо Аномо. Он проглотил этот ком, облизал губы, повторил уже негромко: — Нет. Так нельзя. Нет, нет, нельзя, самосуд — преступление. Отказываюсь участвовать, гражданин сержант.

— Мой Самбонанга перестал быть мужчиной? Возьми себя в руки! — прикрикнул на чрезмерно разволновавшегося парня Киматаре Ойбор. Однако поведение и слова ученика все же произвели на него отрезвляющее действие. Он сказал уже спокойно: — Неужели мне не дано взять на себя этот акт возмездия? Рискну присвоить себе это право, рискну. Ты должен понять меня, Самбонанга.

— Согласен на любое условие, только жить, — вновь прохрипел Нгоро, с надеждой глядя на молодого полицейского, — жить!

— Его нельзя сейчас убивать, гражданин сержант, вы знаете это лучше меня, вы, учитель, опытный правозащитник, — возбужденно говорил Самбонанга, обращаясь к Ойбору, — его нужно показать всей стране. Пусть все увидят, услышат, узнают про эти банды. Их надо судить громко.