Жаркие горы

— В долине духи прижали афганцев, — сообщил обстановку Щурков. — Будем помогать. Вы, Мирошкин, останетесь здесь. Как резерв. Прикроете тыл. Горденко идет на удар. Место — на левом фланге.

Рота втянулась в долину.

* * *

Ровно через час в эфир ушло донесение, адресованное Бурлаку. Вспомогательная рация в Жердахте приняла его и послала дальше.

Радист Бурлака рядовой Козюрин услыхал вызов и доложил комбату. Тот взял наушники.

Донесение звучало крайне тревожно:

— «Чибис» ведет бой в долине Теплой. Окружен. Обстановка чрезвычайно сложная.

Резким движением майор снял гарнитуру рации с головы и задумчиво уставился вдаль.

За каменистой равниной дыбились горные кряжи. Снизу красноватые, как и все вокруг, а чем выше, тем более темными становятся их бока.

— Что там? — спросил Полудолин, заметив мрачную озабоченность комбата.

— Щуркова зажали, — ответил Бурлак. — Он глубоко втянулся в Ширгарм, и духи его обложили. Короче, сделал то, о чем его не просили.

— В той бутылке, — высказался стоявший рядом капитан Ванин, — закупорить любого из нас труда не составило бы. Хоть дивизию, хоть армию можно зажать.

Он явно пытался выгородить Щуркова или хоть чем-то смягчить его вину.

Комбат промолчал, будто не придал словам Ванина никакого значения.

— Удивлен, как это Щурков попался, — задумчиво произнес Полудолин. — Командир он толковый.

— Вышло то, чего я больше всего боялся, — сокрушенно сказал Бурлак. — Несколько раз долбил: дальше устья не ходи. Дошел — и стой.

— Почему? — спросил Полудолин.

— Слева по ходу ущелья есть двурогая лощина. Горловина ее от устья не просматривается. В порыве — а Щурков, я тебе уже докладывал, живет порывами, — так вот, в порыве он проскочил щель. И его замкнули. Как пить дать, замкнули.

— Не думаю, что там все настолько просто.

— Почему не думаешь? — спросил Бурлак. Было бы легче, если б кто убедил его в безосновательности тревоги.

— Сколько у тебя Щурков служит? Год? За это время, комбат, он чему-то у тебя да научился. Если зажали, дело не в порыве. Там что-то другое.

— Другое не другое, а он в клещах. Нам от этого не легче. Ясно излагаю обстановку?

— Там, наверное, произошло что-нибудь непредвиденное.

— Значит, не все учли. — Бурлак в сердцах стукнул кулаком по броне транспортера. Металл глухо ответил ему.

— Комбат, — сказал Полудолин, — давай людей. Я пойду к Щуркову. Сам.

Бурлак внимательно посмотрел на замполита, кивнул:

— Дело говоришь, комиссар. Дело.

Тут же он обратился к Ванину, отдал скорые распоряжения:

— Собирайте команду. Пятнадцать человек своих наберите. Еще пятнадцать — в спецподразделениях. Три бэтээра. Лейтенанта Максимова дайте. Он крепкий. Только живо!

Чрезвычайность обстоятельств действует на людей возбуждающе. Забегали сержанты, выстраивая солдат. Засуетились водители у машин.

— Слушай, Фирсыч, — просительно обратился комбат к Полудолину, — мне не стоило бы тебя туда посылать. Но это сейчас тебе самому нужно. Не приказываю — прошу: будь рассудителен. Воюй головой. Сперва разберись, что к чему, потом действуй. Отличай, что смело, а что безрассудно. — Он протянул Полудолину руку: — Больше ничего говорить не буду. Давай!

* * *

Всю дорогу до Ширгарма Полудолин держал в руках карту. Работал по методе комбата. Старался понять главные особенности долины, чтобы топография не преподнесла неожиданных препятствий.

На подходе к Ширгарму майор развернул машины в линию. По рации связался с Щурковым.

Горы теперь нисколько не мешали, и слышимость была отличной.

— Почему влезли в дело? — спросил Полудолин. — Был же ведь уговор.

Он хотел сказать «приказ», но подумал, что слово может придать совсем иной смысл вопросу. Приказ — это приказ, и его следует выполнять. Не выполнил — отвечай по всей строгости. А здесь с кого требовать ответа? Ведь не из боя ушел Щурков, а влез в него, втянулся. Может, иного выхода не было. Значит, до выяснения деталей вспоминать о приказе не следует.

— Не мог иначе, — ответил Щурков. — Не могу я объяснять. Мне кажется, у духов большие уши. У вас Мартиросян далеко?

— Здесь. — Полудолин еще не догадывался, в чем дело.

— Я дам микрофон Авакяну. Пусть родной язык вспомнят.

Теперь Полудолин все понял.

— Рядовой Мартиросян, к рации! Будете говорить.

Эфир зазвучал армянскими голосами. Мартиросян едва успевал переводить.

— Капитан Щурков докладывает, — говорил он, — когда рота подошла к рубежу, там вел бой взвод афганской армии. Его крепко прижали. Пришлось выручать.

— Откуда же взялись афганцы? — спросил Полудолин недоуменно. — Их здесь быть не должно.

— Капитан Щурков говорит: ему некогда было выяснять.

— Пусть доложит, как его зажали.

— Говорит, обложили плотно. Но рота сидит крепко. Он оставил в резерве взвод и не разрешил ему втягиваться в долину. Когда рота вошла в бой, на нее из лощины обрушилась засада. Взвод Мирошкина ударил по духам сзади. Сейчас, говорит капитан Щурков… Не знаю, как это перевести… Ну, наверное, шашлык: одно мясо, один помидор, опять одно мясо…

— Слоеный пирог, — подсказал Полудолин.

— Верно, пирог, — согласился Мартиросян. — Сейчас у них так: афганцы, рота, духи, опять наши. Пирог.

— Потери есть?

— Два ранения.

— Степень?

— Касательное в бедро. Лейтенант Климов. Сквозное в предплечье. Рядовой Совко. Оба легкие. А вот противник…

— Все, Мартиросян. Мне статистика ни к чему.

— Пусть бы доложили, товарищ майор, — сказал лейтенант Максимов, стоявший рядом. Ему не терпелось узнать, что же там настрогали щурковцы. — Для дела.

— Не надо. Цыплят по осени считают. Летний подсчет — статистика, не больше.

— Не понял, — признался Максимов. — Что это значит?

— Знаешь, лейтенант, как из стограммового апельсина надавить сто двадцать граммов соку? Обычными методами нельзя. Методами статистики — можно.

Полудолин повернулся к Мартиросяну:

— Передайте, пусть держатся. Через час-полтора мы духов вычистим с тыла. Предупредите, чтобы меня не вызывали. Категорически! Радиомолчание до начала нашей атаки. Передал? Добро.