Жаркие горы

Хайрулло поднялся с камня, на который опустился в изнеможении, и встал, широко растопырив ноги.

— Шагай! Шагай! — раздался приказ.

Распространяя зловоние, страшно икая, гроза гор, опора веры, столп местного душманства пустился в свой последний бесславный путь — к родному кишлаку Уханлах.

Хархушой — ослиный навоз

Рядом с горой трофейного оружия лежали три увесистых тюка, перевязанных прочной бечевой. Их нашли в том месте, где душман Кадыр располагался со своим штабом. Из разорванной обертки одного из тюков торчали мятые бумажки — листовки. Кто-то, должно быть, вытащил их, посмотрел и сунул назад, смяв предварительно в тугой комок.

— Что будем делать с этим? — Бурлак пнул тюк ногой. — Нового ничего. Антисоветчина, старая, как сам антисоветизм.

— Спалим, — сказал Полудолин. — Обязательно спалим. Но предварительно поговорим с личным составом. Прочитаем листовку, разберем.

— Не принято это, комиссар. Читать клевету на себя — не в традициях.

— Ничего, командир, мы эту погань все-таки прочитаем. Вслух. Вопреки традициям. Чего темнить? Ребята уже видели. Поодиночке. Ты видел. Я. И у каждого ощущение, будто в дерьмо вляпался. В таком состоянии людей оставлять негоже. По-человечески нехорошо.

— Решай сам. Это в конце концов твое дело.

— Почему — в конце концов? Оно мое с начала и до конца. Пора нам перестать бояться клеветы. Она была, есть и будет. Но нельзя, чтобы каждый, кто столкнулся с ней, нес бремя в одиночку. Вынесем ее на обсуждение. Я понимаю, не очень приятно публично говорить на темы ассенизации, но — надо. Люди должны изучать правила политической гигиены, раз их пытаются облипать дерьмом.

Оп взял листовку из тюка и повернулся к капитану Щуркову, который с офицерами стоял неподалеку.

— Постройте, пожалуйста, батальон. В каре.

Когда солдаты построились, Полудолин вышел на середину квадрата. Оглядел строй, увидел сержанта Кудашкина.

— Вот, Дмитрий Иванович, возьмите это и прочитайте нам вслух.

Оп протянул сержанту листовку. Тот взглянул на нее и нахмурился:

— Товарищ майор, можно я не буду? Паскудное это дело. Мне Ахмад-проводник на кучу этих бумажек показал и сказал: хархушой. Ослиное дерьмо, значит. Навоз.

Он по-русски читать не умеет, а по запаху сразу определил, что это за бумажки.

— Надо читать, Митя, — сказал Полудолин, повторяя интонации героя недавно показанного солдатам фильма. — Надо, Митя, надо.

Солдаты засмеялись.

Кудашкин распрямил листовку и начал:

— «Воины Советской Армии! Узбеки, туркмены, таджики, казахи, башкиры, татары, монголы, дагестанцы, азербайджанцы, кабардинцы, украинцы, литовцы, эстонцы, латыши, белорусы, грузины, армяне, русские, евреи, чуваши, якуты, мордва, киргизы, каракалпаки, сибиряки…»

— Минутку отдохните, — сказал Полудолин. — Мы слегка подумаем над таким обращением. Как вы считаете, товарищи, для чего потребовалось такое длинное перечисление? Почему сюда приплели даже сибиряков?

С минуту строй молчал. Неожиданность разговора, начатого замполитом, вызвала некоторую растерянность. Первым вызвался ответить прапорщик Горденко.

— Разрешите предположение, товарищ майор?

— Да, пожалуйста.

— На мой взгляд, это одна из хитростей. Как обычно вещают на нас разные радиоголоса? Они говорят об общих делах страны только так: русские, Россия. Слов «советский», «Советский Союз» будто и не знают. Расчет простой — навязать тем, кто слушает, их мысль — нет у нас общего советского интереса, нет общих народных дел, есть только интерес русских, России.

— Как думаете, товарищи, — спросил Полудолин, — верно взял след прапорщик?

— Я думаю, — подал голос таджик Буриханов, — прапорщик прав. Вбить клин — это всегда их цель.

— Верно. Тогда почему они вдруг пошли на такое перечисление?

— Разрешите? — произнес солдат, стоявший в первой шеренге. — Рядовой Марусин.

— Разрешаю, — с улыбкой сказал Полудолин.

— Думаю, сделано это, чтобы листовка казалась более правдивой, чем вся остальная радиоклевета. Вот, мол, мы к каждому из вас персонально, по национальности.

— И что, получилось это правдивой?

— Думаю, что нет. Как мы тли хотя бы в этом выходе? Разбирался ли кто из нас хоть в какую-то минуту — узбек, армянин или русский рядом? Когда на мне форма, товарищ майор, я не русский, не казахский, не армянский — я советский воин.

— По национальности вы русский?

— Нет, мариец, — ответил Марусин. — Меня эти знатоки национальностей в список не включили.

Строй качнула волна задорного смеха. Полудолин выждал, когда веселость схлынет.

— Продолжайте, сержант, — обратился он к Кудашкину.

— «Вы пришли в Афганистан как солдаты империалистической армии, чтобы колонизировать чужой край».

Гул возмущения покатился по строю.

— Стоп! — махнул рукой Полудолин. — Вопрос ко всем. Слово «империализм» — это базарное ругательство или научный политический термин?

— Ясно, термин. Понятие, — отозвался голос из глубины строя. — Империализм — последняя стадия капитализма. У него целый ряд признаков. Монополии, кризисы, безработица, нищета.

— Отлично, — сказал Полудолин. — Почему же тогда навешивают это понятие на нас?

— Чтобы сбить с толку наивных, — ответил Буриханов. — Будто это просто бранное слово. Я тебя ругнул, ты меня. Только дураков нет, чтобы не понять.

— Хорошо, попробуем разобраться в колонизации этого края…

Так, фразу за фразой, они прочли листовку до конца.

— Теперь, — сказал Полудолин, — самое существенное — подпись. Сержант, кто там в авторах?

— Читаю: «Смерть большевизму! Свобода — народам! Свобода — человеку!» И в скобках написано: «АБН».

— Товарищи, — спросил майор, — кто помнит, когда и по какой причине возникло понятие «большевик»?

— По-моему, — отозвался Буриханов, — в 1903 году. Когда партия разделилась на две части — большую и меньшую. На большевиков и меньшевиков.

— Спасибо. Теперь, кто помнит, когда это слово ушло из официального названия партии?

— В 1952 году, — сказал Мальчиков.