Жаркие перегоны

Уржумов фыркнул.

— Боишься, украдут? Сам-то домой почему не спешишь?

— Чего спешить! Вы сидите, и я сижу: вдруг понадоблюсь. — Помощник подошел к уржумовскому столу, сел сбоку. — Кот у меня был, сиамский... — он развел руками, — пропал куда-то. Вот, объявления сидел писал: кто найдет — премия десять рублей. Жена из отпуска с дочкой вернутся, они меня за этого кота — ух!.. С соски его кормили.

Помощник смотрел на Уржумова какими-то незнакомыми, совсем не взрослыми глазами.

— Ладно, держи хвост пистолетом! — Уржумов устало потянулся — и тотчас боль в спине дала себя знать. Боль эта напомнила Уржумову, зачем он вызвал к себе помощника.

— Что там с пассажиркой с «России», Александр Никитич? Вы звонили?

— Да, минут десять назад разговаривал с главврачом, Константин Андреевич. У женщины начались роды. Травма оказалась серьезной, и роды, как мне сказали, сложные. За исход Зоя Ивановна не ручается — всякое может случиться...

— Да, конечно.

Уржумов физически вдруг ощутил себя рядом с мучающейся женщиной, увидел ее полные боли глаза. «Ты уж постарайся, милая», — подумал он, сердцем понимая, что дорога отвечает теперь за жизнь и здоровье этой женщины и ее будущего ребенка.

Отпустив помощника, Уржумов долго сидел в странном каком-то оцепенении. Его собственная жизнь и дело, которому он отдал больше тридцати лет, вдруг высветились в сознании по-новому, с иной стороны, — в общем-то знакомой, но заставляющей сейчас предельно откровенно говорить с самим собой. Он знал, конечно, что вступил в ту пору жизни, когда проверяется высшее назначение каждого, когда становится понятно, для кого и чего ты жил на земле, и что намерен оставить в этом мире.

О разном думалось Уржумову в этот оставшийся до начала селекторного совещания час. Мысли теснились, перескакивали с одного на другое, — и все же недавней сумятицы в душе не было. Все становилось на свое привычное, знакомое место, вытесняя накипевшее, наслоившееся за этот долгий жаркий день.