Жаркое лето 1762-го

— Друг! — насмешливо повторила царица. — Очень хорошо! Просто чудесно! И дальше все время тоже он просил?

— Нет, только вначале, — ответил Иван. — А потом просто за друга было обидно. Его же убили.

— Кто?

— Неважно, кто, — сказал Иван. — И как его звали, это тоже неважно.

— Я знаю, как!

— Тогда зачем было спрашивать?

— А вы дерзки!

— Виноват, — сказал Иван. — Не гневайтесь.

Царица улыбнулась, помолчала. А потом сказала так:

— Хорошо, пусть что было, то было. Время было очень непростое, у меня у самой голова постоянно шла кругом. Да и у тех, кто надоумил вас на все это, тоже многое тогда перепуталось. А теперь мы забудем об этом. Закроем, как книгу. И теперь я только вот о чем хочу у вас спросить: где вы были вчера ночью?

Иван молчал. Царица нетерпеливо поморщилась и продолжала быстро, даже раздраженно:

— Хорошо! Тогда спросим вот так. Вчера ночью в некотором месте произошло, скажем так, весьма серьезное, очень непростое событие. И мне о нем было доложено. Вашим большим недоброжелателем! Вы понимаете, о ком я веду речь. И вот он мне доложил об этом, но я имею очень веские причины не доверять его словам. А вот вам я бы сразу поверила. Если бы вы только заговорили.

Иван молчал. Ему было очень страшно молчать. Но говорить было еще страшнее. И противно!

— Хорошо, — сказала царица. — Я вас понимаю. Я знаю: вы мечтаете об отставке, о женитьбе, об имении. — И тут она быстро спросила: — Хотите тысячу душ?!

Иван подумал, усмехнулся и ответил:

— Тысячу! Да тут с одной своей не знаешь, как справиться.

— А две тысячи? — спросила царица уже медленно и со значением. И так же со значением прибавила: — Я не шучу.

Иван молчал. Тогда она спросила:

— А на дыбе вы бывали?

— Нет, — сказал Иван. — А что?

Она помолчала, ответила:

— Так, ничего. Это я просто к слову.

И больше она уже ничего не говорила, а только смотрела на Ивана. А Иван смотрел на нее. Потом он сказал:

— Я ничего нигде не видел. И ничего не знаю. А если вы хотите со мной что-то сделать, то делайте. Ибо на то ваша монаршая воля. Но только со мной!

— Вот даже как! — сказала она тихо. — Вот вы какой чистенький да благородный. А я какая низкая и гадкая. Глупец! Вы ровным счетом ничего не понимаете! Эти мерзкие паркетные шаркуны, эти букашки, втянули вас в эту грязную, подленькую игру, в которой они не видят дальше собственного носа! Но их тьма и тьма, их легион. А я одна! И что я могу одна против них всех?! Это же только так говорится, будто я самодержавная владычица! Какая я самодержавная?! А вы, конечно, в это верите! Ведь верите, что я самодержавная и всемогущая?!

Нет, отрицательно покачал головой Иван, нет, не верю…

И вот тут она вскочила и закричала ему:

— Вон! Вон отсюда! Немедленно! И чтобы я вас больше никогда не видела! — и указала на дверь.

И Иван, а чего было делать, развернулся и пошел к двери.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ Триста лет

И больше никто его не видел. А на следующий день пропала и его невеста Анюта. Случилось это так: она вдруг быстро собралась и пошла в церковь, а из церкви уже не вернулась. Про церковь же рассказывали вот что: Анюта там была, молилась, потом к ней подошел какой-то господин и что-то ей сказал, она сразу закрыла лицо руками и некоторое время так стояла, а потом убрала руки, что-то ему ответила, еще раз перекрестилась, низко поклонилась образам — и вышла вслед за этим господином. И как вышла, так сразу пропала. Говорили, что возле церкви ее ждала тройка — ее и того господина, который отвез ее неизвестно куда. Точнее, тут же добавляли знающие люди, ее отвезли туда, куда прежде отвезли ее жениха, а оттуда, как известно, еще никто не возвращался. А что натворил ее жених? — спрашивали другие люди. А что, им отвечали, вы разве не знаете? Ну так вам тогда лучше и не знать, ибо чем дальше от такого держитесь, тем вам спокойнее.

И, возможно, так оно на самом деле и было, откуда нам знать. А по поводу спокойствия можно сказать только одно: здесь успокаивало только то, что, как опять же говорили знающие люди, Данила Климентьич и Марья Прокофьевна, то есть родители Анюты, в церкви, поминая свою дочь, свечи ставили всегда только во здравие и никогда за упокой — и так до самой своей смерти. А вот уже потом, то есть после их смерти, никто, насколько нам известно, свечей в память Анюты, равно как и Ивана, не ставил — ни за упокой и ни за здравие. То есть что с ними случилось дальше, догадаться уже никак невозможно. Белый свет, как известно, велик. Живы они или нет, как узнать? И где искать, у кого спрашивать? Так что тут с уверенностью можно сказать только одно: в Великих Лапах ни Анюты, ни Ивана не было, они туда не приезжали. Не было там и Базыля, который, кстати будет вспомнить, тоже потерялся непонятно где и уже даже к Кейзерлингу не явился, и тот уехал в Варшаву один. Так что не стоит даже говорить о том, что рассматриваемое в Виленском Высоком Трибунале дело о законном наследовании маентка Великие Лапы вскоре пришло в крайнее расстройство, крестьяне, лишенные твердой руки, начали понемногу бежать кто куда, что вскоре привело к тому, что даже корчмарь оттуда съехал. И так эти места стояли в полном запустении до той самой поры, когда, по Первому разделу Речи Посполитой, они, вкупе с другими местами, не перешли во владение генерал-аншефа Пассека, Петра Богдановича. Помните такого? Того самого когда-то капитана Пассека, из-за неосторожного слова которого братья Орловы были вынуждены срочно начать выступление. Которое, к их счастью, закончилось полным успехом. Да и Петр Богданович, как вам теперь уже нетрудно догадаться, тоже не мог пожаловаться на свою последующую судьбу, ибо одна ночь, проведенная им в ордонанс-гаузе Преображенского полка, вывела его в великий случай, который, в свою очередь, возвел его в генералы, посадил в кресло главы Могилевского и Полоцкого наместничества, а также даровал еще и владение вышеупомянутыми Великими и Новыми Лапами, которые он велел заселить крестьянами соседнего имения, бывший владелец которого, некто Юлиан-Бонавентура-Людвиг Хвацкий, был осужден за укрывательство мятежников и сослан в Кяхту. Вот как порой непредсказуема наша судьба! Кого-то она возносит до небес, а кого-то низвергает в пропасть. Или у кого-то вдруг опускаются руки, и он, как, например, фельдмаршал Разумовский, подает в отставку и уезжает в дальнее имение. А кто-то, как Никита Иванович Панин, упорно продолжает начатое — и вот он уже расследует дело двух молодых офицеров, Ушакова и Мировича, тщетно пытавшихся возвести на престол Иоанна Антоновича. Никакого заговора не было, утверждает Никита Иванович, Мирович действовал в одиночку, на своей страх и риск, а Ушаков здесь и вовсе ни при чем, Ушаков утонул, а Иоанн Антонович убит своей же собственной охраной — и Мирович казнен, дело закрыто, братья Орловы снова в гневе, Неплюев снова усмехается, государыня пьет крепкий кофе и молчит…

Ну и так далее. То есть совсем как у нас. Нет, у нас было даже проще — у нас даже и дела не открывали. У нас все тихо. Ну, разве только кто убит, а кто исчез, кто, как Василий Шкурин, дослужился до камергера, а кто, как его названый племянник, которого он, как говорят, вынес из огня, впоследствии поименован Алексеем Бобринским, возведен в графское достоинство, а после даже — вот где случай, — правда, уже после седьмого ноября, сиречь после кончины государыни — самим государем Павлом Петровичем прилюдно назван братом. То есть некоторые тайны со временем все же перестают быть таковыми. Но это семейные тайны. А вот зато тайны иного рода порой хранятся много дольше — например, триста лет. И если эта цифра, сообщенная мне людьми, вполне отвечающими за свои слова, верна, то нам предстоит еще довольно много времени гадать, что же было дальше с нашими героями — Иваном и Анютой. С одной стороны это, конечно, очень досадно. Зато с другой — нам представляется полнейшая свобода даровать им все, что пожелаем. И только потом уже, когда минуют эти триста лет… Да только когда это еще будет!

Вот, собственно, и все, о чем я хотел вам поведать. Кого я еще забыл? Ах, да, Кондрат Камчатка. Так вот: сей вор и злодей был казнен в Москве на Болоте вместе со своим сообщником Емелькой Пугачом, который имел дерзость именовать себя чудесно спасенным государем Петром Федоровичем, хотя нисколько на него не походил, в отличие от того безымянного матроса, о котором Ивану рассказывал Яков (на самом деле, конечно, не Яков), поручик, переведенный из гвардии, ныне, без выслуги, в отставке.

Ну и совсем уже последнее. Если кто вдруг захочет спросить, откуда мне известна вся эта история, да и еще со множеством подробностей, то я на это отвечу следующим образом: я таковою ее слышал на Камчатке, в Большерецком остроге, весной 1772 года, от одного весьма уважаемого господина. Ни имени, ни фамилии его я не знаю, да и никто этого там не знал, ибо все большерецкое начальство, включая господина коменданта, капитана Нилова, обращалось к нему не по имени, а единственно по воинскому званию с обязательной прибавкой «господин». Это и впрямь был настоящий господин! Он жил с семьей в отдельном крепком доме на Главном Пригорке рядом с домом господина коменданта. И жены их были дружны, и дети. Жену его звали Сударыня (и только так!), а детей уже обычно: старший Иван и младший Федор. Дети были весьма просты в общении. Да и сам тот господин, невзирая на некоторые знаки, коих он был обладателем, тоже нисколько не чурался нашей компании, в которой, не могу об этом умолчать, он выделял особенно меня — и частенько приглашал к себе на чай или даже просто посидеть при настоящей свечке. Почему из всей нашей компании был избран именно я? Боюсь, что лишь из-за того, что я еще с раннего детства отличался исключительной любовью слушать любопытные истории, а потом их пересказывать. Что я сейчас и делаю. И я, поверьте, рассказал бы вам намного больше, но, во-первых, я дал слово кое о чем из мною услышанного не упоминать ни при каких обстоятельствах, а во-вторых, кое-чего я просто не успел услышать, так как уже летом вышеупомянутого 1772 года я имел неосторожность примкнуть к дерзкому бунту, поднятому нашим товарищем по заключению, неким Веневским, после чего злосчастная судьба по воле слепых волн забросила меня вначале в Японию, затем на Мадагаскар, а затем и вовсе во враждебную нам Францию, где я по сей день и нахожусь. Так что, как сами понимаете, никаких известий из Большерецка я не имею и даже представить себе не могу, жив или нет мой любезный рассказчик и желает ли он или нет, чтобы я вам еще о чем-то рассказал… А посему я лучше умолкаю, напоследок еще раз напомнив, что триста лет — это не так уже и много, они же ведь тоже когда-нибудь кончатся.

Лето 1762 года. Ротмистр Тобольского полка Иван Заруба и его друг майор Семен Губин поневоле оказываются молчаливыми свидетелями свержения императора Петра Третьего. Преданные трону и Отечеству офицеры становятся активными участниками заговора по возведению на престол законного наследника — малолетнего великого князя Павла Петровича. И они были очень близки к цели!

Новый роман известного писателя Сергея Булыги приподнимает завесу над одной из тщательно скрываемых до сих пор тайн государственного переворота 1762 года.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.