Жасминовые ночи

Она играла в эту игру, когда внизу раздался пронзительный свист, словно где-то закипел чайник. Заскрежетал по полу отодвинутый стул, звякнула чашка. Значит, она не одна – внизу кто-то был. Она лежала, слушая, как громко стучит ее сердце. Вскоре тяжелые мужские шаги неторопливо загремели по ступенькам. Скрипнула открывшаяся дверь.

– Кто это? – пролепетала она, но шарф заглушил ее голос.

Ответа не последовало. Дверь закрылась, шаги приблизились, человек сел в кресло возле кровати. Тяжело вздохнул.

– Пожалуйста, ответьте мне.

Жаркое дыхание коснулось ее лица; пальцы, не грубые, но и не ласковые, поправили повязку на глазах и туже затянули державшие ее веревки.

В ее ноздри ударил аромат кофе, звякнула чашка; человек отпил глоток, аккуратно, спокойно, потом кашлянул. Начал медленно жевать. Судя по запаху, ржаной хлеб, намазанный джемом. Жевал он тоже аккуратно, не чавкая. Глотнул еще кофе. Саба чувствовала, что он внимательно разглядывал ее. Чашка вернулась на поднос. Человек отнес поднос к двери, поставил его на пол и вернулся. На этот раз шаги были решительные.

Она ахнула, когда возле нее на матрас село массивное тело.

– Кто вы? – пробормотала она в ткань шарфа.

Чужие волосы пощекотали ей ухо. Саба ощутила жар и запах кофе на губах мужчины.

– Северин. – Голос звучал тихо и неуверенно. – Не бойся.

Как-то раз в ее детстве в открытое окно влетела стая летучих мышей. Она увидела крошечную перепончатую лапку, вцепившуюся в чердачную дверь, и пережила такое же отвращение и ужас, как и теперь, когда его рука погладила ее волосы.

– Я развяжу шарф, если ты не будешь кричать.

– Не буду… но пожалуйста… – Со сдавленным стоном он погладил ее по голове; пальцы двигались кругами. – Пожалуйста, сними с меня и это. – Она сморщила лицо. – Я ничего не вижу.

«Спокойно, спокойно, иначе тебе крышка», – твердил ее внутренний голос. Рука Северина передвинулась на ее затылок, погладила его.

– Пожалуйста, говори со мной. – Никакого ответа, ничего, лишь легкая струя дыхания вырывалась из его ноздрей, когда его рука направилась к ее животу. Направилась, но вдруг остановилась. Казалось, Северин взвешивал одновременно разные варианты, словно мальчишка, который поймал птицу и еще не знает, убить ее или нет.

– Северин, – сказала она. – Пожалуйста, не делай этого. Ведь тебе не хочется.

Он ослабил повязку и сдвинул ее наверх, на волосы Сабы. При красноватом свете лампы его грудь казалась гладкой и безволосой, как у девушки. Звякнул поясной ремень, упав на пол. От шарфа, наброшенного на лампу, пахло паленым, и в голове Сабы мелькнула безумная мысль, что, пожалуй, лучше всего, если бы сейчас загорелся дом.

Полоска светлых волос шла от его пупка вниз, к брючному поясу, который он расстегивал. Шея, слишком длинная для мужчины, придавала ему сходство с удивленным жирафом.

– Они уехали, – сообщил он. – Я буду присматривать за тобой, пока они не вернутся. – Он наклонился к ней. У него были красные глаза – неужели он плакал? – и очень странное выражение лица, среднее между сочувствием и местью.

– Извини за беспорядок в комнате и за шум, который поднялся, – мягко сказал он.

Она закусила губу, чтобы не закричать.

– Он был хорошим музыкантом, твой друг, – вздохнул он.

Она крепко зажмурилась, прогоняя из памяти звуки смерти Фелипе и картину, как его тело волокли по лестнице. Как глухо стучала его голова по деревянным ступенькам.

– Почему меня оставили тут?

– Я же сказал, что присмотрю за тобой, пока они не вернутся. – Он неожиданно замер и наморщил нос, словно впервые ощутил запах смерти. Потом грубо отвязал ее от кровати и, дернув за руки, заставил встать. Она впервые окинула взглядом всю комнату – с медной кроватью и продавленным диваном, над которым висел ковер. Над комодом висела пара репродукций в дешевых рамках. Северин подвел ее к одной из них, где человек стоял перед морем тумана, из которого торчали деревья.

– Мне нравится эта картина, – тихо сказал он. – Перед тем как меня призвали в армию, я изучал историю искусства. Это «Странник над морем тумана», ее написал Каспар Давид Фридрих [140] , – добавил он механическим голосом лектора.

– Странник над морем тумана. – Его голос неожиданно дрогнул. – Сейчас я чувствую себя именно так. Мне нравился твой друг, я даже восхищался им и вовсе не хотел, чтобы все так получилось.

Ремень он держал в руках; в его глазах были невинность и печаль. В какой-то момент Сабе даже показалось, что он готов разрыдаться.

140

Каспар Давид Фридрих (1774–1840) – немецкий художник, один из крупнейших представителей романтического направления в живописи Германии.

Потом он поцеловал ее. От него воняло сигаретами и колбасой.

– Нет-нет, пожалуйста, нет.

– Оно красивое, – сказал он деревянным голосом и сжал ее грудь. – Твое платье. Красивое. Мне нравится. – Они оба уставились на зеленый шелк, где на подоле остались брызги крови Фелипе. Саба попыталась оттолкнуть Северина, потом скрестила на груди руки.

– Не надо, не надо.

– Я не обижу тебя, – сказал он. На его горле прыгал кадык. – Ты просто сними платье, пожалуйста. На нем слишком много крови. Ляг на кровать лицом вниз. Я просто хочу на тебя посмотреть.

Застежка-молния была на правом боку. Саба делала вид, что никак не может ее расстегнуть, а ее мозг лихорадочно работал.

– Так ты изучал историю искусства? – Она заставила себя взглянуть ему в глаза. В это время он поправлял своими длинными белыми пальцами шарф на лампе. – Где, можно тебя спросить?

– В Берлине – теперь мой колледж превратился в груду кирпичей. – Он шумно вздохнул. – Снимай-снимай, я вижу все твои хитрости. – Он сказал это грубо и нетерпеливо и резко сдернул с нее платье. Она осталась в поясе и шелковых чулках. – Ложись в постель. Сними бюстгальтер и трусы.

– Я не удивилась, узнав, что ты занимался историей искусства, – ответила она, глядя на него, и расстегнула крючки на поясе. – У тебя очень выразительное лицо.

Ее сердце громко стучало.

Казалось, он удивился.

– Я хочу только посмотреть на тебя, – неуверенно сказал он.

– Как на натурщицу из класса живой натуры? Которая хочет остаться в живых?

– Которая хочет остаться в живых, – повторил он. Ей опять показалось, что он размышлял, не зная, как поступить.

– Ну, если ты натурщица, допустим, в классе скульптуры, – продолжал он, – мне надо тебя измерить, чтобы выдержать верные пропорции.