Жаворонки в снегу
Шрифт:
То же самое сказали в оправдание и остальные стрелочники.
— Но как же выходят из положения другие? — не унимался дежурный. — Вот хотя бы, — он медленно скользнул по присутствующим усталым взглядом красных от бессонной ночи глаз и кивнул Наташе, — вот ты, Ягодко. Участки у вас рядом. Тот же самый снег, ветер.
Наташа поднялась, развела руками, поглядела на Лешку, бросила смущенный взгляд на начальника станции.
— Давай делись опытом, — бросил насмешливо вечно улыбающийся стрелочник Витя Кутерин, которого прорабатывали всегда и на всех собраниях.
— А ты помалкивай, — строго кивнул в его сторону начальник, — ты сегодня, кажется, впервые не именинник!
Все
— Да тут ничего такого и нет. Когда первый раз случилось это, я выковыривала лед вилкой...
— Чем? — переспросило несколько голосов.
— Вилкой. Той, что едят...
Снова все засмеялись.
— Ну, а потом я попросила в депо дядю Семена, токаря, сделать мне тоненький скребок. Вот и все. Он у меня долго валялся в будке. Я о нем и забыла, а сегодня пригодился.
— Ну вот, видите, — сказал снова дежурный, — даже это маленькое подобие рационализации приносит пользу. А вывод один: Ягодко думает о своей работе, а не просто приходит на пост, чтобы отбыть смену, а из-за таких, как Гордий, наш узел потерял тысячи рублей.
— Конечно, всегда и во всем виноват стрелочник, — сказал Лешка.
— Не всегда и не во всем, — ответил начальник. Он поглядел на Лешку пристальным, слегка удивленным взглядом, словно заметил в Лешке что-то новое. — Тебя, Гордий, всегда только хвалили. А ты, оказывается, вон какой, даже вину не хочешь признать. Что ж, похвалы, видно, на пользу не пошли. Получишь выговор, и портрет твой пока придется снять с доски почета...
Наташе хотелось встать и попросить начальника оставить портрет, не обижать Лешку. Мало ли с кем что может случиться! Она ведь знала, да не только она, все знали, что Лешка всегда относился к работе старательно, любил свое дело, а наказание перенесет болезненно. И почему только Лешке выговор? Наверно, за его характер. Но Наташа не решилась просить начальника. Постеснялась. Ведь все уже знали о том, что Лешка и Наташа любят друг друга. И сейчас, заступись она за него, все начнут смеяться: покрываешь, мол, ухажера. Да и Лешка еще больше рассердится. Он терпеть не мог, когда его жалели.
Когда вышли из красного уголка, Наташа спросила:
— В кино пойдем вечером, Леша?
— Нет.
— Почему?
— Я уже видел этот фильм.
— Да ты ведь не знаешь даже, что идет! Новая картина. Так давно не были! Все снег и снег...
Лешка ничего не ответил, зашагал торопливее.
— Ну чего ты молчишь, Леш?
— А ты слишком много говоришь; как начала там, так и не остановишь!
— Как тебе не стыдно! Ты чего опять грубишь, что я тебе плохого сделала?..
Она хотела свернуть в переулок и убежать по сугробистой дороге в общежитие, на глаза навернулись слезы. Но остановилась и решила все сейчас же высказать Лешке:
— Эгоист ты, грубиян! И выговор тебе дали за твой гонор. Привык, чтобы хвалили. Ненавижу я тебя таким, и если...
— Что если? — Лешка остановился. — Кто же из нас эгоист? Тот, кто не догадался новый скребок сделать, или тот, кто сделал и молчит, никому не показывает, даже...
— А-а-а, вот ты о чем! Не знаешь, к чему придраться. Ой, Лешка, Лешка, глупый Лешка!..
— Ничего, теперь буду умнее.
Он перескочил через огромный сугроб и, увязая сапогами в глубоком снегу, зашагал по тому переулку, которым хотела уйти Наташа. Она
постояла, вытерла кончиком колючего шерстяного платка слезы и медленно другой, дальней улицей побрела к себе в общежитие.Целые сутки выл ветер, кружила густая мокрая метель. На свой участок Наташа ехала на дрезине. Лешка молча сидел рядом. Иногда он поглядывал на Наташу. Она знала, что он хочет заговорить с ней, что ему очень стыдно. И стоило Наташе улыбнуться или только бросить короткий взгляд в его сторону, и снова мог бы наступить приятный, теплый мир, который приносил им обычно после ссоры хорошую, веселую радость, как после долгой разлуки. Но Наташа молчала. Пусть помучается Лешка. Ей ведь тоже несладко.
У своей будки она спрыгнула с дрезины и, чувствуя, что Лешка провожает ее грустными кающимися глазами, быстро пошла к стрелкам. Ей даже показалось, что Лешка тяжело вздохнул.
Целую ночь от Лешкиного участка без задержки шли поезда. Все они были какие-то огненно-веселые, упрямо-стремительные К утру снег повалил гуще. Станция на помощь Наташе прислала двух чистильщиков: Петю Корышева, коренастого, с круглым лицом парня, с медлительными движениями, тихого и неразговорчивого, и дядю Клима, широкоскулого, всегда почему-то сердитого, ворчливого. Снег с полотна у стрелок очистили быстро. Все трое сидели в будке. От одежды, нагретой у раскаленной печки, мокро, пьяняще пахло талым снегом. Петя дремал. Дядя Клим, покашливая, крутил одну за другой цигарки из крепкой махры. Наташа думала о Лешке, прислушивалась к воющему за окном ветру. Однажды ей показалось, что откуда-то донеслась песня. «Наверное, ветер», — подумала Наташа.
На столике зазвонил телефон. В трубке нервный голос дежурного:
— Ягодко, очистите стрелки! Тяжеловесный! Даем «зеленую улицу»!
Наташа взяла скребок, метелку, вышла из будки. Вдали раздался длинный, настойчивый гудок. Очищенные перья стрелок дрогнули, клацнули железными челюстями, плотно притулились к рельсам. По полотну скользнул фарой длинного желтоватого света паровоз. Наташа сошла с полотна и, обернувшись, увидела на рельсах что-то черное. Быстро подбежала. На полотне лежал человек. Над ним на коленях стоял другой. Покачиваясь, он хлестал лежащего по щекам, дергал за уши.
— С ума сошли! — закричала Наташа. — Поезд, сейчас же уходите!
— Какой поезд, зачем поезд? Мы уже пешком, — сказал стоявший на коленях.
— Поезд идет, говорю!..
— А вот друг мой идти отказывается. Степк-а-а! Что ж ты, обормот, а еще собрался на свидание! Куда тебе? Не дошел, слабак! Если она узнает, обидится навсегда. Не дойти к милашке! Даст от ворот поворот...
— Перестань болтать, сейчас же уходите!
Уже над головами скользнул яркий свет фары. Тот, что стоял на коленях, повернул к свету голову и вдруг, словно понял то, что может сейчас произойти, быстро рванул приятеля на себя, и оба повалились на рельсы.
— На помощь! — закричала изо всех сил Наташа и, оглушенная то ли своим криком, то ли подходившим составом, ничего не помня, схватила и рванула на себя одного, затем другого. И сразу же ее обдало паром, запахом нагретых масел. Наташа повалилась в снег. Она слышала тарахтящую очередь пролетающих вагонов, понимала, что жива, что живы и те, кто всего полминуты назад лежал на рельсах, но от страха, внезапно охватившей ее усталости, тяжелой и цепенящей, она не могла подняться. Кто-то подхватил ее под руку, поставил на ноги. Это был дядя Клим. Рядом с ломом в руках, по-бычьи нагнув голову вперед, стоял Петя и быстрым испуганным шепотом говорил лежавшим в снегу: