Жажда Смерти

Викториус саркастически приподнял нижнюю губу.

— Не могу сказать, что меня это радует.

— А в этом и нет ничего радостного. Это естественный ход развития. Сейчас осталось только правильно воспринять новые знания и совместить их со старыми, очистив от излишних эмоций.

— Н-да… действительно, проще, чем я думаю. Только вот не вяжутся они никак между собой. — священник замахал указательными пальцами друг напротив друга. — Не стыкуются.

— Это дело времени. — спокойно ответил мужчина.

Наступила еще одна пауза.

— Послушай. — начал Викториус. — Основатель, или как там тебя, что тебе от меня нужно?

— Ты священник.

— Я бывший священник.

— Ты сам за себя это решил?

Наступила долгая пауза.

— Я думаю… решение уже вынесено.

— Но ты ведь все еще жив.

— Это тоже дело времени.

— Не совсем так.

Викториус почесал висок.

— Скажи конкретно, что тебе от меня надо.

Основатель утвердительно кивнул головой.

— Как тебе команда?

— Я еще не успел познакомиться.

— Ну, так сделай это.

Мужчина встал с кровати и немного отошел в сторону. Он стоял так некоторое время, держа руки за спиной, и о чем-то думая. Потом он сказал:

— Твоя задача, сынок, что бы все вернулись домой. Никто не должен остаться там, в этом лесу. Никто не должен умереть.

Священник медленно, но с довольно раздраженным лицом поднялся и зашел спереди.

— Я не Бог. Я не могу отвечать за безопасность этих людей. О чем ты меня просишь? Я не в состоянии этого исполнить.

Основатель спокойно посмотрел в глаза своему собеседнику и заметил.

— В одном ты прав — ты не Бог.

— Поищи кого-нибудь другого. — не отводя взгляда, продолжал пресвитер.

— Ты хочешь сказать, что я плохо искал?

— Именно!

— Ты хочешь обвинить меня в некомпетентности? Хочешь сказать, что я плохо выполняю свою работу?

Две пары глаз, находящиеся достаточно недалеко друг от друга, казалось, столкнулись в битве между собой, пытаясь психологически подавить своей невозмутимостью, и напряженно демонстрируя уверенность в своих словах. Но все же в одних глазах была борьба и желание что-то доказать, а в других — абсолютное спокойствие и невозмутимость, и бесконечная глубина непомерного превосходства, снисхождения и любви, не говоря об истине, просто указывая на нее, — эта бездна не нуждалась в доказательстве.

— Не знаю. — ответил священник. — Это же твоя работа.

— Вот именно. Это моя работа, и до тех пор, пока каждый будет хорошо выполнять свою работу, Армагеддон на землю не придет. Так что займись своим делом.

Викториус высокомерно усмехнулся и опустил голову. Основатель нежно положил руку ему на плечо и продолжил:

— Я ведь тебя насильно не держу здесь. Ты свободен. Ты можешь идти, если захочешь. Давай. Возвращайся в свой мир, который ты так любишь.

— Я вижу здесь, вообще, никого насильно не держат.

— Да. Это малоэффективно. Если отнять у человека свободу, то все остальное, что у него осталось, он будет воспринимать, как клетку, из которой в любом случае попытается выбраться. Вопрос лишь, насколько прочной окажется клетка. В большинстве случаев самоубийцы, выйдя из психиатрической лечебницы, еще не раз повторяют свои неудавшиеся попытки. Они пытаются произвести хорошее впечатление на врача, уверяют, что полностью раскаиваются в своей, якобы, ошибке, а через пару недель где-то находят их трупы. И тогда смерть они воспринимают уже не как порог, через который нужно перешагнуть, как в первый раз. Это становится их целью, запретным плодом, которого им не дали отведать. Я даю свободу, но вместе с этим и второй шанс все начать заново. А в данном случае я дал людям смысл жизни хотя бы на малый период времени, то, что может их отвлечь, и пробудить — если у кого-то еще осталось — сострадание и желание помочь другим людям. А, учитывая то, с чем им придется столкнуться, возможно, в ком-то еще проснется инстинкт самосохранения.

Викториус рассмеялся и немного отошел в сторону. Он хотел облокотиться на стену, но та оказалась слишком далеко, и он просто скрестил руки на груди, оставаясь на месте.

— А зачем я-то нужен?

— Ты слишком часто задаешь этот вопрос.

— Неужели ты думаешь, что шестерым отмороженным, разочаровавшимся в жизни, находящимся на последней стадии глубочайшей депрессии, гражданским неудачникам удастся сделать то, что не смогла команда спецназа?

— Во-первых, с вами двое военных, а во-вторых… — мужчина мягко улыбнулся. — То, с чем всю жизнь сражался этот спецназ и с чем они ожидали встретиться — это еще не зло, это лишь его следствие. То, с чем боролся всю жизнь ты — вот настоящее зло, и кроме тебя распознать его больше никто не сможет. И физическая сила здесь бесполезна, а оружие — просто для ощущения безопасности и поддержки чувства собственной значимости.

Основатель протянул руку в надежде, что Викториус согласится ее пожать…

— Так что, береги этих людей… солдат.

…И он не ошибся. Священник, недовольный и злой, но явно понимающий, о чем идет речь, продолжая сопротивляться, но, все-таки не желая менять эту белую, покрытую изнутри пенопластом или чем-то еще, и, как будто, родную комнату на чуждый, ужасающе серый с оттенками черного, мир — ответил рукопожатием, и хотя бы на мгновение, пусть и с долей сомнений, почувствовал себя действительно кому-то нужным. Как всегда, он старался не относиться к этим словам серьезно, но, как всегда, он запомнил каждое из них, и каждое из них обдумывал, проговаривая в своей голове раз за разом сейчас и — точно знал — будет проговаривать в будущем. И, как всегда, он шел туда, куда не решились бы идти другие, понимая, что его непременно ждут неприятности.

— А теперь хорошенько выспись. Возможно, это будет последний раз в твоей жизни. — произнес Основатель и вышел из комнаты.

12.

Мощный мотор грузового вертолета, производя шум и вибрации по всему корпусу, казалось, передавал их по натянутым нервам, и весь организм начинал трястись в такт среднечастотным механическим колебаниям — не понятно от чего больше: от работы двигателя, или от волнения. Так чувствовал себя священник с застегнутой на теле кожаной кобурой, в которой лежал пистолет, и который, как понимал священник, лично ему, навряд ли, пригодится.

С одной стороны, Викториус был спокоен — его нервная система, пережив критическую ситуацию, надорвалась, и сейчас тормозила любые эмоциональные отклонения от прямой апатии и безразличия. С другой же стороны — ему предстояла работа, а это значит, что опять — ответственность, беспокойство, страх, сомнения и война. Его психика требовала тишины, но тишины не изнуряющей и не заставляющей что-то терпеть, а абсолютной, не требующей чувств и ожидания чего-либо, сонной, бездейственной тишины. Поэтому он достаточно скептически относился ко всему, что с ним в данный момент происходило, и старался лишь полностью расслабиться, избавившись от волнения и чувства необходимости что-либо делать. Именно этим он и занимался на протяжении всего полета, с интересом разглядывая в иллюминатор невероятно красивый ландшафт местности, которую приходилось пересекать по воздуху.

Лиус также наблюдал за постоянным относительным движением земли и всего, что на ней находилось. Но он не испытывал волнения и не пытался бороться с беспокойством. Может быть, потому, что его роль, как автомеханика, была самой незначительной во всей этой экспедиции, может, потому, что ему, в принципе, ничего не нужно было делать, но, наверное, в большей степени, потому, что его нервная система так же тормозила любые, даже малейшие, проявления эмоций, и сознание, не испытывая страха перед чем-то неизведанным, беззаботно неслось навстречу приключениям и долгожданной смерти. Так чувствовали себя все остальные, с застегнутыми на теле кожаными кобурами, в которых лежали пистолеты, и которые, как думали эти остальные, им все-таки пригодятся.