Жажда жизни

– Оно стоит того, Анри, в самом деле стоит. Когда-нибудь мои внуки продадут это прелестное полотно за тридцать тысяч франков!

– Я тоже хочу картину, я тоже! – перебивая друг друга, кричали гости. – Мне надо преподнести ее друзьям. Это же нынче гвоздь сезона!

– Ну, пора идти, – объявил Пилль. – А то опоздаем на бал. Забирайте свои полотна! Когда их увидят у принцессы Брой, будет настоящий фурор! До свидания, Анри. Мы чудесно провели у вас время. Устройте поскорее еще один такой вечер.

– Прощайте, дорогой мэтр! – сказала Бланш, взмахнув своим надушенным платком перед самым носом Руссо. – Я вас никогда не забуду. Вы останетесь в моей памяти навеки.

– Не тронь его, Бланш! – крикнул ей один из мужчин. – Бедняга не сможет заснуть всю ночь.

Они с шумом стали спускаться по лестнице, громко подшучивая друг над другом и оставив за собой аромат дорогих духов, смешавшийся с тяжелыми запахами коридора.

Тео и Винсент тоже собрались уходить. Руссо стоял у стола, уставившись на кучку монет.

– Может быть, ты пойдешь домой один, Тео? – тихо сказал Винсент. – Я хочу еще побыть здесь и познакомиться с ним покороче.

Тео вышел. Руссо и не заметил, как Винсент затворил дверь и прислонился к стене. Он все еще пересчитывал лежавшие на столе монеты.

– Восемьдесят франков, девяносто франков, сто, сто пять.

Он поднял голову и увидел Винсента. В глазах его снова появилось выражение детской наивности. Он отодвинул деньги в сторону и глупо улыбнулся.

– Снимите маску, Руссо, – проговорил Винсент. – Поймите, я тоже крестьянин и художник.

Руссо выбежал из-за стола и горячо стиснул ему руку.

– Тео показывал мне ваши полотна из жизни голландских крестьян. Они очень хороши. Они лучше картин Милле. Я смотрел их много-много раз. Я восхищен вами, господин Ван Гог!

– А я смотрел ваши картины, Руссо, пока эти… валяли тут дурака… Я тоже восхищен вами.

– Благодарю вас. Пожалуйста, садитесь. Возьмите табаку и набейте себе трубку. Сто пять франков, господин Ван Гог, сто пять франков! Я накуплю теперь в табаку, и еды, и холстов!

Они уселись друг против друга и молча курили, погрузившись в раздумье.

– Полагаю, для вас не секрет, Руссо, что вас называют сумасшедшим?

– О, конечно. Говорят, что в Гааге вас тоже считали сумасшедшим.

– Да, это правда.

– Пусть думают, что хотят. Когда-нибудь мои полотна будут висеть в Люксембургском музее.

– А мои в Лувре! – подхватил Винсент.

Они взглянули друг другу в глаза и вдруг громко, от всего сердца расхохотались.

– А ведь они правы, Анри, – сказал Винсент. – Мы в есть сумасшедшие!

– Так не пойти ли нам выпить по стаканчику? – предложил Руссо.

7

Гоген постучал в дверь квартиры Ван Гогов в среду, незадолго перед обедом.

– Твой брат просил меня отвести тебя сегодня в кафе «Батиньоль». Сам он будет допоздна работать в галерее. А, вот интересные полотна! Можно взглянуть?

– Разумеется. Одно из них я написал в Брабанте, другие в Гааге.

Гоген рассматривал картины долго и пристально. Несколько раз он поднимал руку и открывал рот, словно собираясь заговорить. Но ему, видимо, было трудно выразить свои мысли.

– Прости меня за откровенный вопрос, Винсент, – сказал он наконец, – но ты, случайно, не эпилептик?

Винсент в это время надевал овчинный полушубок, который он, к ужасу Тео, купил в лавке подержанных вещей и никак не хотел с ним расстаться. Он повернулся и поглядел на Гогена:

– Кто я, по-твоему?

– Я спрашиваю, ты не эпилептик? Ну, не из тех, у кого бывают нервные припадки?

– Насколько мне известно, нет. А почему ты об этом спрашиваешь, Гоген?

– Понимаешь… твои картины… кажется, что они вот-вот взорвутся и спалят самый холст. Когда я гляжу на твои работы… и это уже не первый раз… я чувствую нервное возбуждение, которое не в силах подавить. Я чувствую, что если не взорвется картина, то взорвусь я! Ты знаешь, где у меня особенно отзывается твоя живопись?

– Не знаю. Где же?

– В кишках. У меня выворачивает все нутро. Так давит и крутит, что я еле сдерживаюсь.

– Что ж, может быть, я стану сбывать свои произведения в качестве слабительного. Повесишь такую картину в уборной и поглядывай на нее ежедневно в определенный час.

– Говоря серьезно, я вряд ли смог бы жить среди твоих картин, Винсент. Они свели бы меня с ума за одну неделю.

– Ну, пойдем?

Они поднялись по улице Монмартр к бульвару Клиши.

– Ты еще не обедал? – спросил Гоген.

– Нет. А ты?

– Тоже нет. Не зайти ли нам к Батай?

– Прекрасная мысль. Деньги у тебя есть?

– Ни сантима. А у тебя?

– Как всегда, в кармане пусто. Я думал, что меня накормит Тео.

– Черт побери! Тогда, пожалуй, нам не пообедать.

– Давай все-таки зайдем и посмотрим, какое там сегодня дежурное блюдо.

Они прошли вверх по улице Лепик, затем повернули направо, на улицу Аббатисы. У мадам Батай на одном из искусственных деревьев, стоявших у входной двери, висело написанное чернилами меню.

– М-мм, – промычал Винсент. – Телятина с зеленым горошком. Мое любимое блюдо.

– Терпеть не могу телятину, – отозвался Гоген. – Я даже рад, что мне не придется здесь обедать.

– Какая чушь!

Они побрели дальше и скоро очутились в маленьком садике у подножия Монмартра.

– Ба! – воскликнул Гоген. – Вон видишь, – Поль Сезанн спит на скамейке. Но почему этот кретин кладет башмаки вместо подушки под голову – ума не приложу. Давай-ка разбудим его.