Жданов
Шрифт:
Глава 36.
ПОСЛЕДНИЕ ПОЛГОДА
Куда больше сил, внимания и времени, чем тонкости философии или музыкальной теории, требовали от Жданова иные, более «приземлённые», но не менее важные заботы, связанные с внешнеполитическими проблемами ВКП(б) и Советского государства. Через три дня после завершения совещания композиторов, поздним вечером 16 января 1948 года, Сталин, Молотов и Жданов в кремлёвском кабинете вождя встречали представителя Югославии Милована Джиласа. Затянувшееся за полночь обсуждение политики на Балканах, где, ещё невидимый, уже зрел раскол между Тито и Сталиным, решили продолжить на даче хозяина СССР. В правительственном
Милован Джилас сохранил для нас в своих воспоминаниях пусть и предвзятые, но любопытные детали той ночи:
«Ожидая, пока соберутся остальные, Сталин, Жданов и я оказались в вестибюле дачи перед картой мира. Я опять взглянул на круг, очерченный синим карандашом вокруг Сталинграда, — и Сталин опять это заметил… Жданов тоже заметил этот обмен взглядами, подошёл к нам и сказал:
— Начало Сталинградской битвы…
Если я хорошо помню, Сталин начал искать Кенигсберг, потому что его должны были переименовать в Калининград, и вокруг натыкался на места, которые всё ещё носили немецкие названия. Это привлекло внимание Сталина, он повернулся к Жданову и коротко сказал:
— Измените названия — бессмысленно, что эти места по-прежнему носят немецкие названия! — При этом Жданов до стал небольшой блокнот и записал указание Сталина маленьким карандашом…
Жданов был довольно низкого роста, с коричневатыми подрезанными усами, высоким лбом, острым носом и нездоровым красным лицом. Он был образован и считался в Политбюро большим интеллектуалом… Он также был циником — по-интеллектуальному, но поэтому ещё более отталкивающим, потому что за интеллектуальностью можно было безошибочно угадать властелина, который был "великодушен" к людям духовности и пера…
Жданов сообщил о замечании Сталина в отношении книги стихов о любви К. Симонова: "Надо было напечатать всего два экземпляра — один для неё и один для него!" При этом Сталин с притворной скромностью улыбнулся, а остальные расхохотались…
Однако самым важным из всего я считал атмосферу, которая нависала над словами и за их пределами на протяжении всех шести часов того ужина. За тем, что говорилось, было заметно нечто более важное — что-то такое, о чём следовало бы говорить, но никто этого делать не осмеливался. Навязываемый разговор и выбор тем заставляли это нечто казаться вполне реальным, почти постижимым умом. Внутренне я даже был уверен в содержании этого: то была критика Тито и югославского Центрального комитета. В той ситуации я расценил бы такую критику как равносильную вербовке меня со стороны советского правительства. Жданов проявлял особую энергию, но не каким-либо конкретным, ощутимым образом, а придавая определённую степень сердечности и даже близости разговору со мной.
…Слева от меня сидел молчаливый Молотов, а справа говорливый Жданов. Последний рассказал о своих контактах с финнами и с уважением подчеркнул их пунктуальность в доставке репараций.
— Всё вовремя, отлично упаковано, великолепного качества. Мы допустили ошибку, не оккупировав Финляндию. Всё было бы в порядке, если бы мы это сделали, — заключил он.
Молотов:
— А, Финляндия — это мелочь.
Как раз в то время Жданов проводил встречи с композиторами и готовил "постановление" о музыке. Он любил оперу и, походя, спросил меня:
— У вас в Югославии есть опера?..
Жданов был единственным, кто пил апельсиновый сок. Он объяснил мне, что делает это из-за больного сердца.
— Насколько серьёзна ваша болезнь? — спросил я. Сдержанно улыбнувшись, он ответил с обычной иронией:
— Могу умереть в любой момент, а могу прожить очень долго…» {740}
Отметим, что Жданов тогда оставался единственным трезвенником на вечеринках у Сталина. Врачи запретили ему спиртное, и любивший порой подпоить соратников вождь следил, чтобы товарищ Жданов эти запреты не нарушал. Хотя ещё год назад, по воспоминаниям Никиты Хрущёва, бывало и совсем иначе: «Как-то, уже после войны (меня в тот раз не было), когда все
обедали у Сталина, то дообедались до такой степени, что Жданов уже не мог идти. Захотел он, как это раньше случалось, заночевать у Сталина. Не тут-то было. Сталин ему говорит: "У вас есть своя квартира". И буквально выпроводил его. Об этом мне рассказал Маленков. Но Маленков рассказывал в другом свете, считая, что Сталин прав. А мне было жалко человека. Ведь споил его Сталин» {741} .Несмотря на стариковское злословие отставного Никиты Сергеевича, сцена представляется реальной и очень жизненной — обратим внимание и на панибратские отношения, и на известную бытовую грубоватость Сталина, вероятно, порой утомлявшегося от общительного Жданова, и явную ревность Маленкова к особым отношениям Жданова с вождём…
Но вернёмся от алкоголя к большой политике. 10 февраля 1948 года, в тот день, когда Жданов и Сталин закончили редактировать постановление об опере Мурадели, куда больше внимания и времени у них заняла встреча с делегациями Болгарии и Югославии. Тогда, пожалуй, впервые открыто проявилось недовольство Сталина политикой Тито — обсуждали гипотетическую Балканскую федерацию и попытку ввода югославской дивизии в Албанию. Кстати, ещё летом 1947 года, готовя первое совещание Коминформа, Жданов предлагал покритиковать «ошибки слева» югославской компартии. Но тогда Сталин решил подождать с публичным осуждением самоуверенного поведения вчерашних партизан.
Через три дня, 13 февраля 1948 года, Жданов встречался с главой компартии Австрии Иоганном Копленигом. В годы Первой мировой войны этот австрийский социал-демократ, пленённый русскими, попал на Урал, здесь в 1918 году вступил в партию большевиков — так что у них со Ждановым были общие воспоминания о колчаковском фронте. Примечательно, что тогда же и там же в рядах большевиков воевал и будущий лидер послевоенной Югославии маршал Тито.
На встрече с главой австрийских коммунистов Жданов обсуждал перспективы после вывода советских войск. Краткая запись той беседы доносит его любопытные мысли, которые он втолковывал австрийскому соратнику:
«У австрийских товарищей были даже разговоры о том, что раздел Австрии лучше, чем какая-либо другая перспектива. ЦК ВКП(б) считает эту установку в корне неправильной. Ваши соображения исходят из расчёта на продление пребывания советских оккупационных войск. Это неправильно и нанесёт вред и нашему, и вашему влиянию…
Надо ориентировать австрийский народ на установление дружественных отношений с СССР и на проведение мероприятий, обеспечивающих от всяких англо-американских мер, направленных к ограничению суверенитета и независимости Австрии. Надо со всей остротой и силой показывать различие политики СССР от политики англичан и американцев, стремящихся подчинить Австрию своему влиянию.
Австрийцам надо скорее встать на собственные ноги. Всякий иной путь не является ни национальным, ни демократическим, ни революционным путём…
Тов. Коплениг говорил здесь, что оккупационные советские войска поддерживают внутреннюю устойчивость в Австрии. Я не согласен с этим. Это является злом, неизбежным, но злом, которое на определённой стадии становится прямой помехой для демократического развития Австрии. Независимость страны не может опираться на иностранные войска… Мы понимаем трудности, стоящие перед австрийской Коммунистической партией. Мы понимаем, что путь её нелёгок, но мы не можем здесь предложить какого-либо лёгкого пути…» {742}
Действительно, в те годы СССР не стремился делить не только оккупированную Австрию, но даже и Германию. Опытных реалистов Сталина и Жданова не радовала перспектива строить там за свой счёт социализм. Куда выгоднее в экономическом и политическом плане для Советского Союза были единые и нейтральные Германия и Австрия, где местные компартии не тратят свои силы на насаждение советского влияния и искусственное построение социализма на советские субсидии, а полностью сосредоточены на борьбе за национальную независимость против американского влияния.