Жду. Люблю. Целую

Они пошли, пробираясь между спящими, а то и перешагивая через них — ступить было некуда, — выбрались из зала ожидания в коридор, инженер сказал:

— На всякий случай меня зовут Игнат Петрович, и скажу, что вы моя жена.

Но в воинский зал их пустили сразу, ничего объяснять не пришлось, здесь тоже было холодно и тесно, на скамейках с откидными фанерными сиденьями так же сидя спали военные, а у единственного открытого кассового окошка стояла толпа.

Игнат Петрович нашел для Нины место, усадил ее; взял у нее билет, пошел к кассе, а красноармейца, — его звали Веней — куда-то услал.

Нина сидела, расстегнув на животе пальто, у нее опять заныло внизу, тянуло прилечь, но было негде, надо потерпеть. Она вспомнила покорное лицо старика и подумала: неужели человек живёт только для того, чтобы в конце жизни научиться покорности и терпению? Но для этого стоит ли родиться? Ей всегда твердили, что жизнь — это борьба и обязательная, победа. Но с кем же бороться тому старику и той девочке? Кого побеждать? И с кем бороться мне? А главное, как бороться? Сейчас она понимала, как мало смысла в тех общих словах, а делам ее не учили. Ее учили рассчитывать консоли и фермы, брать интегралы, читать со словарем английский и немецкий текст… Господи, сколько она помнит себя, все время учится! А самого главного не умеет — жить!

В груди у нее сделалось мягко и слабо, стало жаль себя, она испугалась, что заплачет сейчас, откинулась на жесткую спинку, закрыла глаза. Как мне плохо, как плохо, мысленно твердила она, я не могу, не умею терпеть и не понимаю, зачем терпеть? В этом нет смысла. Она чувствовала свое тяжелое неуклюжее тело, из-за которого оказалась на этой станции, в этой бессмысленной толчее — зачем? Ведь оттого, что ей плохо, никому не становится лучше, какой же смысл в том, что она сидит вот тут, поджимая замерзшие ноги, придерживая руками живот, который болит все сильнее?

— …Уснули?

Она открыла глаза. Игнат Петрович, держа на весу билеты, что-то говорил ей, она не понимала что.

— Наш Веня пошел на разведку.

Он протянул ей билет, она сунула его в сумочку, сидела, стараясь не двигаться и не разбудить задремавшую боль, а Игнат Петрович стоял, вытянув шею, смотрел на дверь.

Вернувшийся «из разведки» красноармеец сказал, что поезд подадут не раньше девяти, но состав стоит в тупике. Он вытащил из кармана ключ, которым открывают двери вагонов, выразительно повертел им.

— Так и сделаем, — кивнул Игнат Петрович, — у меня беременная жена, не торчать же тут…

Он засмеялся, они подхватили вещи и опять пошли, лавируя между рядами диванов и скамеек, выбрались на перрон, пересекли путаницу рельсов, потом опять долго шли и оказались перед длинным составом из одинаковых грязно-зеленых вагонов с наглухо закрытыми дверями. Тут Нина вспомнила, что хотела дать телеграмму в Саратов, Игнат Петрович сказал:

— Время есть, устроимся, Веня сгоняет на телеграф.

Они нашли восьмой вагон, Веня вытащил ключ, открыл дверь, победно оглянулся. Они пропустили вперед ину, потом втащили вещи и пошли по слабо освещенному вагону. В нем было уже полно пассажиров, в основном, моряков, почти все спали, укрывшись шинелями, здесь было жарко натоплено, парко.

— Мирово! — сказал Веня — Выходит, не мы одни такие умные…

Нине казалось, что идут они невероятно долго, тяпнуло в сон, ноги ослабели, сделались какими-то жидкими в коленях, ей показалось, что вот сейчас она упадет. Ухватившись за стояк, подпирающий полку, она отдохнула немного и медленно пошла, перехватываясь руками за поручни и стояки. Подумала: не может быть, у меня в запасе еще дней десять.

— Купейных не было, — виновато сказал Игнат Петрович, когда они нашли свои места. Но Нине было все безразлично, она не села, а упала на свою полку, завозилась в сумочке, вырвала из записной книжки листок, написала текст и адрес, подала Вене вместе с деньгами.

— Срочную… А лучше — «молнию»…

Потом сняла пальто, бросила на ноги и легла, подмостив под голову сумочку. Сразу стало хорошо, тело сделалось легким, невесомым, сейчас она его не ощущала, вроде никакого тела у нее и не было. Вот. и все, конец скитаниям, подумала она, даже не верилось, что через каких-то два дня она будет в Саратове.

Вдруг подумала, что ведь это город не только ее детства, но и Виктора, и он тогда тоже жил в этом городе, они могли учиться в одной школе, ходить по одной улице и не знать, что в будущем судьба соединит их. Она поплыла куда-то легко, невесомо, словно кто-то нес ее на руках, осторожно и ласково, и в ней звучало отчетливо и счастливо: «Все будет хорошо… Все будет хорошо…»

19

Нина не поняла, отчего проснулась, было еще темно или уже темно, она не знала, опять ныло в животе, и она поднялась, пошла в туалет. В коридоре подслеповато горели редкие лампочки, она посмотрела на свои часики, было пять, но она не знала, пять утра или вечера.

Поезд шел быстро, качался вагон, ее бросало от стенки к стенке, она чувствовала, как дрожит под ногами пол.

Возвращаясь, опять взглянула на часы, они показывали ровно пяти, и она поняла, что часы стоят. Все спали, спросить было не у кого, да и к чему ей время, она снова легла и постаралась уснуть, но не удалось. Во всем теле чувствовалась не то чтобы боль, а странная дисгармония, все разладилось, сдвинулось, опять тело отяжелело, она старалась устроиться на полке поудобнее, но не получалось.

Она закрыла глаза, заставляла себя думать о чем-нибудь хорошее, спокойном как приедет в Саратов и ее встретят, наверно, телеграмму уже получили. — но вдруг боль пронзила поясницу и точечно остро запульсировала внизу. Нина зажала рукой рот, чтобы не стонать, уткнулась в шапочку и опять уловила исчезнувший запах духов, но это уже было сейчас ненужным, ни о чем не напоминало и не отвлекло ее.

Лежала, боясь шевельнуться, старалась вспомнить, что могла съесть несвежего, отчего это разболелся живот. Во рту запеклось, хотелось пить, она вспомнила, что где-то есть бутылка крем-соды, но боялась встать, ей казалось, что если сейчас она сможет заснуть, то все успокоится и пройдет.

Она пригрелась и задремала было, но вдруг новый приступ боли потряс — ее, боль перекатилась с поясницы на живот, все в ней напряглось и замерло.

Нет, нет, у меня же еще десять дней… Ну пусть девять.

Тихо постанывая, Нина встала, держась за перегородки, поплелась в туалет. Ей стало страшно от одиночества, она постучалась в служебное купе, долго никто не открывал, и она, преодолевая слабость, стучала еще и еще. Наконец откатилась дверь, на пороге встала пожилая проводница с хмурым мятым лицом.