Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Апология борги

Въезд в Перуджу был долгим, так как ландшафт здесь почти как в Урбино – горный, крутой, с постоянными перепадами, вклинивающимися прямо в жилые улицы северной части, из-за чего я долго не мог отыскать место встречи со Стефанией. Ее квартира (да-да, мне теперь придется жить с хозяйкой под одной крышей, и почему-то волнует это мало – я ж исчезаю «в расход» на весь день, до вечера) находится в многоэтажном кондоминиуме одного из «заворотных» холмов «нижнего города», где пронумерованы не отдельные дома, но подъезды.

Стефания (сухопарая блондинка средних лет, `a la галеристка или же культурный инстаграммер – очень уж артистична ее квартира, ненавязчиво оформленная антиквариатом, словно бы специально предназначенная для селфи) не удержалась, выскочила на улицу в шлепках, пошла навстречу, чтобы помочь отыскаться.

На самом деле она веган, работает в гуманитарной организации, помогающей париям из третьего мира (да-да, мы здесь очень кстати, очень кстати!), недавно развелась, дочь ее вышла замуж за химика в Кембридже, так что мне досталась классическая детская комната, обклеенная фоточками и рок-н-ролльными постерами.

С балкона седьмого этажа – панорамный вид на «главный» холм верхнего города, открывающегося с пологой стороны: дорога в «зону ЮНЕСКО» плавная и, хотя все время идет вверх (периметр средневековой стены обращен в сонный парк с выдающимися деревьями), позволяет сохранить силы почти целиком. Ну или просто верхушка Перуджи не так крута, как было в Урбино и будет в Сиене.

На крыше мира

Перуджа, она же почти вся вот такая – нетенденциозная, с двумя кольцами крепостных стен; со множеством промежутков и архитектурных лиц, без четких символов и эмблематической чайки на занавесе главной сцены, без акцентов и нажима.

Средневековье почти проиграло в ней битву с поздними наслоениями, спутавшись с доходными домами иных эпох до полного нерасчленения, словно бы взяв на вооружение технологию «взбалтывать, да не смешивать».

Чем дальше от пика и смыслового пупа верхнего города – готической площади 4 Ноября (с фонтаном, Дуомо без баптистерия и картинной галереей дворца приоров, фасад которой, правда, своими глубоко посаженными, подслеповатыми глазами выходит уже на центральную корсо Ваннуччи 47 ), тем сильнее погружаешься в современность – в условный XIX век. В сонливую, одышливую буржуазность с кафе под зонтиками и магазинами, внезапно обрывающуюся на смотровой площадке противоположного края городского холма. К нему главная площадь стекает мятой рекой центрального променада, чтобы создавалось ощущение острова – ограниченного пространства, где каждая из улиц упирается в простор.

47

Именно так звучит настоящая фамилия Перуджино, и это очень распространенный итальянский симптом: разные местности здесь наиболее последовательно и точно выражают гении именно изобразительного искусства, примерно так же, как в России – писатели и политики.

Здесь, на краю южного края, огорожен резкий обрыв и за ним открывается одна из величественных умбрийских панорам с дорогами, сквозь поля уходящими в бесконечность, и горами, у горизонта подернутыми сфумато, ассоциирующимся у нас со спиритуальностью живописи Возрождения, одним из важнейших ее воплощений.

И если в бескрайних умбрийских долинах все меланхолически правильно и плавно, то за спиной у меня остается, пожалуй, самая неровная и скомканная площадь из виденных – с массой слепых окон и закоулков, замурованных стрельчатых арок и прочих нелепиц, пробитых в неподобающих местах, складывающихся не то из медленного нарастания готических костей, невысоких и белесых, обглоданных до самого остова, не то из многочисленных перестроек и реконструкций, накладывающихся друг на друга.

Если верить Випперу (а лишь его претензии на объективность, кажется, и можно верить), асимметрия и стихийность, с какой срастаются суставы и неправильные переломы фасадов, выходящих на нервно-неровный майдан, и есть первые признаки устройства готической площади, нарастающей на городском стебле без особого плана.

Именно здесь слова Муратова о перуджийских нобилях, слишком поглощенных «войной и междоусобицей, чтобы успеть подумать об украшении улиц дворцами, которыми так богаты Тоскана и Лациум и так бедна Умбрия», становятся особенно очевидны: многоугольность и многоукладность Площади 4 Ноября, ее неравенство и своенравный правый уклон, похожий на высунутый язык, – главное событие и переживание здешнего центра, примерно такого же стремительно текущего вбок, как в более покатом Римини, ну или же в менее уравновешенном Урбино.

В оба конца

Но можно же развернуться лицом к 4 Ноября и пойти вспять, перестав подпирать подставку для подзорной трубы, – углубиться в горбоносый изгиб главного перуджийского променада от обтекаемой буржуазности правительственных кварталов, вновь подняться к Палаццо Приори и фонтану, выполняющему роль точки отсчета и вошедшему в учебники по раннему Ренессансу 48 .

Этот подъем наглядно демонстрирует еще и медленное окаменение «культурного слоя», начинающееся где-то внутри. Так орех созревает центростремительным одеревенением от скорлупы к ядру; так мякоть дерева, некогда гибкая и сочная, покрывается корой.

48

«Предполагалось предложить работу над ним Арнольфо ди Камбио, но в его плотный график Перуджа не вписалась, и тогда честь соорудить фонтан (1277–1278) выпала отцу и сыну Пизано: Никола и Джованни. Кроме двух Пизано в сооружении фонтана участвовали брат Бевиньяте да Чинголи и Россо Перуджини, все эти имена благодарная Перуджа увековечила в латинских стихах на самом фонтане…» (Лебедев А. В основном Италия).

С течением времени архитектура и рукодельные ландшафты забывают о собственном предназначении, перерождаясь в родственные друг другу объекты. Особенно там, где Средневековье еще не побеждено окончательно, но высовывается наружу, выставляет вовне каменистые прелести и щерится непробиваемой кирпичной кладкой, например, крепостных стен.

Ловишь себя на том, что смотришь на город будто бы сверху вниз – точно постоянно находишься на самой высокой его точке, откуда особенно удобно видеть сетку улиц, карту Перуджи, ставшую трехмерной, и эта точка обзора совпадает с путеводителем, из-за чего становится особенно спокойно.

Мы часто повторяем, что время в культуре движется в обоих направлениях, но слишком уж редко выпадает нам наглядность этого правила. Главная площадь собирает Перуджу в навсегда окаменевший бутон, цветоложем которого и будет негатив баптистерия – многогранник фонтана с десятками рельефных изображений.

Но в этот раз хотелось бы не доходить до него, попавшего под самое солнце, а свернуть налево – во внутренний дворик Национальной галереи, занявшей второй и третий этажи Палаццо Приори, чтобы именно там, в парадных и представительских покоях, вновь почувствовать прелесть аутентичной пустоты некогда заполненных жизнью залов. Подобно залам замка в Урбино, нынешний век и здесь использует их не по прямому назначению.

Что ж поделать, если нам не внятно ничего, кроме тотальной музеефикации?! С ней ведь тоже интересно посчитаться: свои первые картины Академия рисунка Перуджи заполучила в 1573 году, хотя большая часть экспонатов в Городскую пинакотеку попала в 1878-м.

Официально открылась она в 1907-м, став Национальной галереей Умбрии в 1918-м. И все это логично звучит и еще логичнее выглядит, с учетом того, что Galleria nazionale dell’Umbria – главное хранилище явления, известного нам как умбрийская школа.

Вход в историю

Пиком умбрийской школы оказывается творчество Перуджино и его учеников, самым известным из которых стал Рафаэль (хотя Пинтуриккьо мне гораздо милей), но для того, чтобы добраться до залов с Перуджино, нужно пройти лабиринты третьего уровня с иконами на золотом фоне и спуститься на второй, плавно переходящий из художественной галереи в совсем уже этнографическое учреждение.

То есть к вершинному явлению местного искусства следует не подниматься, но, напротив, спускаться, что может показаться странным в каком-то другом городе, но только не здесь – Перуджа и сама по себе путана-перепутана, разбросана по холмам и урочищам, обжитым и заново застроенным.