Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы

Д о к т о р. И что это за пляж?

Кэтрин. Большой городской пляж около пристани.

Доктор. Общий?

Кэтрин. Да, общий.

Миссис Винэбл. Такими сказочками она себя и выдает. Доктор (он встает и идет к миссис Винэбл, не отводя взгляда от Кэтрин)… я же вам рассказывала о щепетильности Себастьяна, так как же ей можно верить?

Д о к т о р. Не надо прерывать ее.

Миссис Винэбл (перебивая). Чтобы Себастьян каждый день ходил на какой-то бесплатный грязный общий пляж? Да он всегда на милю уплывал на лодке, выискивал место, где вода была чистая, — чтобы искупаться!

Доктор. Миссис Винэбл, независимо от того, что она говорит, вы должны дать ей высказаться и больше не перебивать, иначе это интервью бесполезно.

Миссис Винэбл. Все, молчу. Ни звука, даже если это меня и убьет.

Кэтрин. Мне больше не хочется говорить.

Доктор. Нет, продолжайте. Итак, каждый день минувшим летом вы с кузеном ходили на этот бесплатный пляж…

Кэтрин. Нет, не бесплатный. Бесплатный начинался сразу же после нашего. Между ним и нашим — забор. А за вход на наш пляж взимали какую-то ерунду.

Доктор. Так, и что вы там делали? (Становится рядом с миссис Винэбл. По мере того как девушка углубляется в свой рассказ, свет меняется: он направлен на Кэтрин, в то время как другие действующие лица остаются в тени.) Что-то там произошло, и вас это взволновало?

Кэтрин. Да!

Доктор. Что именно?

К э т р и н. Он купил мне такой купальник, что я прямо ахнула. А потом засмеялась — и ни в какую! И сказала: «Да в нем даже сойкам — и то стыдно!»

Доктор. Что это значит? Он был нескромный?

Кэтрин. Вот именно! Закрытый купальник из тонкой ткани, вода делала его прозрачным! (При этом воспоминании она грустно смеется.) Я не хотела в нем купаться, но он схватил меня за руку, потащил в воду, окунул, и я вылезла словно совсем голая!

Доктор. Зачем он это сделал? Вы поняли?

Кэтрин. Да! Чтобы привлечь внимание.

Д о к т о р. Он хотел, чтобы на вас обратили внимание, так? Чувствовал, что вы не в настроении? Или одиноки? Хотел вывести из депрессии, ведь она у вас была минувшим летом?

К э т р и н. Да как же вы не понимаете?! Он ловил на меня людей! (Дыхание миссис Винэбл похоже на звуки, которые издает на крючке большая рыба.) И она это тоже делала. (Миссис Винэбл вскрикивает.) Неосознанно! Она и не знала, что ловила для него людей в модных, фешенебельных местах, где они всегда бывали до минувшего лета! Себастьян на людях был как красна девица, а она нет. И я нет. Мы обе делали для него одно и то же — устанавливали контакты, но она в приятных местах и прилично, а я должна была это делать таким вот образом! Друзей у Себастьяна не было, и пустая записная книжка с голубой сойкой все росла и росла — такая большая и такая пустая, похожая на большое пустынное голубое море и небо. Я знала, что делаю, ведь до Зеленого района я долго жила во Французском квартале.

Миссис Холли. О Кэти! Сестра…

Доктор. Тихо!

Кэтрин. Но скоро, в самый солнцепек, когда на пляже начиналось столпотворение, я стала ему вдруг не нужна для этого. На соседнем пляже он увидел каких-то подростков. Голодные, бездомные, как бродячие собаки, — там они и жили. Так вот: они перелезали через забор или обплывали его — и к нам. И тогда он позволил мне надевать строгий темный купальник, и я предпочитала уходить в дальний, пустынный конец пляжа. Писала там письма, открытки и вела дневник от третьего лица. И так часов до пяти — в это время мы встречались с ним у душа, на улице. Он выходил в сопровождении…

Д о к т о р. В сопровождении?

Кэтрин. Толпы этих бездомных голодных подростков. Давал им деньги, будто все они чистили ему ботинки или ловили такси… Каждый день толпа все росла, становилась все более шумной и жадной. Себастьяна это начало пугать. Наконец мы перестали туда ходить.

Д о к т о р. А что потом? После этого? После того, как вы перестали ходить на общий пляж?

Кэтрин. Через некоторое время, в один из раскаленных, ослепительно белых, но не ослепительно голубых дней в Кабеса-де-Лобо…

Доктор. Да…

Кэтрин. Мы весьма поздно обедали в ресторане на открытом воздухе с видом на море. Себастьян был весь в ослепительно белом — совсем как всё вокруг, освещенное ярким солнцем и белым небом. Безукоризненно белый костюм из китайского шелка, белый шелковый галстук, белая панама и белые ботинки из кожи белой ящерицы — ну прямо балетные туфельки! Он (отбрасывает голову и нервно смеется)… то и дело касался лица, шеи белым шелковым платочком и бросал себе в рот маленькие белые пилюли. Я знала, что у него болит сердце, очень беспокоилась, и на пляж мы не пошли. (Во время этого монолога освещение меняется: все погружается во мрак, а в белом горячем луче прожектора остается лишь Кэтрин.) «Я думаю, не отправиться ли нам на север? — спросил он. — По-моему, с нас хватит Кабеса-де-Лобо, мы уже все здесь повидали, а?» Я тоже так считала, но привыкла не высказываться, потому что тогда Себастьян — ну, вы знаете Себастьяна, — ведь он всегда любил делать всё не как все. А я всегда делала вид, будто подчиняюсь его желаниям, но неохотно — это была игра.

Сестра. Уронила, сигарету уронила!

Д о к т о р. Я ее уже поднял.

(Из темноты доносятся шепоты и шумы. Доктор наливает ей из шейкера коктейль.)

К э т р и н. На чем я остановилась? О да, на этом обеде в пять часов дня в рыбном ресторане на пристани Кабеса-де-Лобо. А на пляже — он отгорожен от ресторана забором с колючей проволокой, и наш столик меньше, чем в метре от него — на пляже были эти несчастные нищие. Они лежали там, голые оборванцы, ужасно худые и темные, похожие на стайки ощипанных птенцов. А потом полезли на забор, будто их туда несло ветром, горячим белым ветром с моря, и закричали «пан, пан, пан»!

Доктор (тихо). Что такое «пан»?

Кэтрин. Это по-испански «хлеб». Чавкали, засовывая в свои черные ротики такие же черные кулачки, чавкали с ужасными ухмылками. Плохо, конечно, что мы туда пришли, но уходить было слишком поздно…

Доктор (тихо). Почему слишком поздно?

К э т р и н. Я уже говорила: Себастьяну было не по себе. Он все время совал в рот эти белые таблетки. По-моему, он столько проглотил, что от них ему стало еще хуже. Взгляд был какой-то отрешенный, но он мне сказал: «Не смотри на этих монстриков. Нищета — социальная болезнь в этой стране. Будешь смотреть на нищих — заболеешь этой проблемой. И испортишь себе все впечатление».

Доктор. Продолжайте.

К э т р и н. Я продолжаю, только пришлось сделать паузу, чтобы все прояснилось. После ваших лекарств картина должна стать очень ясной; без них я вообще ничего не вспомню.

Д о к т о р. А сейчас нормально?

Кэтрин. Когда мы были вместе, я всегда делала все, как он скажет. И я перестала смотреть на этих оборванцев и не видела, как официанты погнали их скалками прочь от забора. Бросились через калитку — ну прямо штурмовой отряд, как на войне, — и бьют их, а они на заборе, вопят так истошно… а потом..