Желания боги услышали гибельные...

О мессе святого Секария католики говорить не любили, это было кощунство. Винченцо читал о ней. Служили дьявольскую обедню в разрушенной церкви, за час до полуночи. Он помнил и молитву сатане, там произносимую. «Господин и владыка, признаю вас за своего бога и обещаю служить вам, покуда живу, и от сей поры отрекаюсь от Иисуса Христа, и Марии, и от всех святых, от миропомазания и крещения, и от всей благодати Иисуса Христа и от апостольской церкви и от всех молитв её, которые могут быть совершаемы ради меня, и обещаю поклоняться вам, и в случае, если восхочу обратиться, даю вам власть над моим телом, и душой, и жизнью, как будто я получил её от вас, и навеки вам её уступаю, не имея намерения в том раскаиваться…»

И человек, произнёсший это, сегодня противостоял ему?…

Джустиниани вернулся, когда конюх ещё не воротился, зато в портал его виллы завернул экипаж. Винченцо остановился у окна и увидел донну Марию Леркари, вылезавшую при поддержке своего кучера из кареты. Джустиниани удивился только на минуту, сразу поняв, что ничего естественнее этого визита и быть не могло. Глория, очевидно, побывала у неё и передала его слова о предложении Пинелло-Лючиани. Винченцо вздохнул, вынул из потайного ящика стола ларец и, поставив его на стол в гостиной, прикрыл вечерней газетой. Трубочист, взявшись, как всегда, невесть откуда, запрыгнул на стол и замер в позе Сфинкса.

— Не продавайте, я же предупреждала вас, — прошипела старуха от двери, не обратив никакого внимания на вежливый поклон Винченцо и не здороваясь.

Джустиниани тоже не стал делать вид, что не понял её милость.

— Я не сказал ни да, ни нет, — Винченцо сел и убрал газету с ларца, заметив, как вздрогнула при виде его донна Мария, — и мой выбор будет зависеть от вашей откровенности. — Старуха обессиленно плюхнулась в кресло. Джустиниани увидел испарину на её седеющих висках, закрашенных персидской хной. — Что будет, если я швырну этот ларец в камин?

Джустиниани внимательно следил за собеседницей. Он-то полагал, что старуха рассмеётся ему в лицо: вещь, за которую предлагают сорок тысяч лир, никто не уничтожает. Винченцо ошибся. Лицо её милости посерело и ссохлось.

— Больше дюжины трупов, — еле слышно пробормотала она.

Джустиниани на мгновение оторопел, ему показалось, что старуха издевается над ним, но тут же понял, что донна Леркари не лжёт. В глазах её застыл ужас.

— И я должен в это верить?

— Это Богу нужна ваша вера, — со странной злостью огрызнулась старуха. — Дьявол в ней ничуть не нуждается. Вы можете сколько угодно не верить, что будет гроза — ваше неверие не помешает ей разразиться.

— Как эти куклы попали сюда?

Старуха облизнула пересохшие губы, снова чем-то неуловимо напомнив Джустиниани лисицу, и торопливо начала рассказывать.

Гвидо Джустиниани предлагал им исполнить любое их желание. Всё, что требовалось — клочок ваших волос, или кончик ногтя. Он производил какие-то магические заклинания, и желание исполнялось. Но потом оказалось, что Джустиниани одурачил их: и желание-то, исполнившись, не приносило радости или приводило к беде, и все они оказались на крючке у Гвидо, сделавшего вольты каждого из них. Если он ссорился с кем-то, назавтра тому было плохо: Джустиниани через эти чёртовы куклы делал с ними, что хотел, ещё и издевался.

— И, тем не менее, вы обожали моего дядюшку. Почему?

Оказалось, Гвидо вёл себя по-свински не со всеми. Тем, кто был ему предан и восхищался им, он помогал: исцелил грудную жабу Теобальдо Канозио, врачевал почечуй у Чиньоло, помогал чем-то и Массерано, пособлял и ей, научил её и Гизеллу наводить порчу на молодых девок, это омолаживает.

— Это вы навели порчу на Марию Убальдини?

Лицо старухи потемнело от злости.

— Это Гизелла. Дерзкая молодая сучка смеялась над ней, говорила, что с физиономии Гизеллы можно лепить горгулью. Издевалась. Ну, никто её за язык не тянул, по заслугам и получила.

Джустиниани вздохнул.

— А Пинелло-Лючиани? Кстати, правда ли, что он служил чёрные мессы?

— Да, — пренебрежительно кивнула старуха, — он и молодые адепты пытались заискивать перед Князем мира сего, но — ничего не вышло, — она высокомерно, с явным злорадством, усмехнулась, — Бьянко совратил свою сестрицу — но инцест ничего не дал. Рокальмуто принёс в жертву свою сестру — но бедняжка Франческа, оставленная в подземелье, просто сошла с ума, а толку не было.

Джустиниани в ужасе откинулся в кресле.

— Что? Один… обесчестил сестру, а другой… сам… принёс… сестру в жертву? Вы шутите? — Винченцо слышал о чём-то подобном от Тентуччи, но подумал тогда, что это просто светские сплетни, пустые наговоры.

— С чего бы? — удивилась старуха, — если бы заклинание сработало, Рокальмуто получил бы дар ясновидения и беспроигрышной игры. Да всё без толку, — злорадно обронила донна Мария, снова уподобившись лисице, поймавшей мышь, — дьявол не подчиняется никому, он — бог своих прихотей, а не чужих желаний. Сейчас Берризи пытается…

— Ну, а я чем им поперёк горла стал?

— Вы же Наследник! Пинелло-Лючиани рассчитывал после смерти вашего дядюшки получить наследство, а тут — вы. Они договорились с Убальдини убрать вас, и вдруг — вы побеждаете на дуэли непобедимого, девицы крутятся около вас, за столом — тузовое каре. Ясно же всем, что именно вы — Наследник. Гизелла хотела посадить вас за стол медиумов, один раз туда сел ваш дядя, так духи появились зримо и роились вокруг — их видели все! Но и дуэль, и женское внимание, и покер… Вы же, — она вновь облизнула сухие губы, — вы же можете это открыть? — она указала дрожащими пальцами на ларец. — Это может только Наследник.

Джустиниани кивнул и тяжело вздохнул. Ему было неприятно, что старуха вслед за Альдобрандини приписывает его успех у женщин чарам. Неужто он не может понравиться сам? На душе его стало мерзко. Мерзок был Бьянко, сугубо мерзок был Рокальмуто, оказавшийся запредельным подонком, омерзительна была и баронесса Леркари, абсолютно не различавшая добра и зла. Он резко поднялся, слегка ударил рукой по крышке ларца: «Откройся, дрянь», пробормотал он, и крышка услужливо распахнулась. Винченцо сразу нашёл рыжую куклу, захлопнул ларец и протянул вольт ошеломлённой старухе, бормотавшей: «Solo Eriditiera, solo Eriditiera…» Ему же больше всего хотелось остаться в одиночестве.

Старуха схватила вольт и прошептала.

— Вы… отпускаете меня?

Джустиниани молча кивнул.

— Но вы должны сказать: «Волей сатаны отпускаю тебя».

Винченцо побледнел, чувствуя в груди ледяное бешенство.

— Что?? Я божественно свободен! Мне плевать на волю сатаны! Своей волей я отпускаю вас… — он замер, ибо с уст готово было сорваться бранное слово. — Исчезните. И не болтайте об этом! — крикнул он вслед старухе, и без того, в общем-то, уверенный, что она никому не проговорится.