Железная маска. Между историей и легендой

Мы уже видели, как чувство разочарования и огорчения, охватившее Сен-Мара в Эгзиле, дало толчок к рождению легенды о человеке в железной маске. Разочарование другого человека придало ей новое содержание, превратив ее в легенду о старшем брате Людовика XIV. Из всех ближайших сотрудников французского короля в конце XVII века Франсуа, маркиз де Барбезьё, был наиболее одаренным человеком. Красноречивый, с изысканными манерами важного господина, но обидчивый и резкий по натуре, этот человек, имея живой ум, исключительно легко и быстро справлялся с любой работой. Его отец хорошо знал это и потому наследственную должность государственного секретаря военных дел передал ему в обход двух его старших братьев.

Самонадеянный сверх всякой меры, слишком уверовавший в собственные таланты и превосходство над другими людьми, Барбезьё быстро охладел к делу, стал кое-как относиться к своим обязанностям, уделяя большую часть времени попойкам и увеселениям в компании своих друзей, так что его вторая жена, Мария Терезия д'Алегр, рассталась с ним и ушла в монастырь. Раздраженный подобным высокомерием и выведенный из себя шумными похождениями Барбезьё-младшего, Людовик XIV, который как раз тогда на пару с мадам де Ментенон ударился в благочестие, сильно невзлюбил его. В конце октября 1695 года он отправил своему дяде, маркграфу Ле Тейе, архиепископу Реймсскому, меморандум, обнаруживавший охватившую его ярость. «Я вовсе не хочу терять его, — писал он в заключение, — еще живы мои дружеские чувства к нему, но интересы государства для меня превыше всего». [314]

314

Joseph Giliet. Charles-Maurice Le Tellier, archev^eque de Reims. Paris, Hachette, 1881. P. 365–366.

20 ноября 1700 года Барбезьё с горечью узнал, что генеральный контролер финансов Мишель де Шамийяр, посредственный государственный служащий, однако пользовавшийся протекцией мадам де Ментенон и слывший несравненным партнером короля по игре в бильярд, был в обход его назначен членом Верховного совета, высшего государственного органа монархической Франции. А когда еще и Торси в марте 1699 года назначили государственным министром, это стало для него смертельным ударом. Так пренебречь им после того, как на протяжении шестидесяти лет его дед и отец занимали самые высшие посты в правительстве! Он был раздосадован, страшно раздражен и не столько против Шамийяра, который по простоте своей пытался даже утешить его, сколько против короля, этого высокомерного и неблагодарного султана, ханжи и эгоиста. «И он, дабы развеять свое огорчение, пуще прежнего ударился в разгул с приятелями, — рассказывает Сен-Симон. — Он построил между Версалем и Вокрессоном, в конце парка Сен-Клу дом, обошедшийся ему в миллион, которому он дал название Пруд. Туда он часто приезжал, чтобы в компании с друзьями, за хорошим столом и прочими тайными удовольствиями на время забыть о своих огорчениях». [315]

315

Saint-Simon. Op. cit. T. I. P. 799.

По всей вероятности, именно тогда, познав королевскую немилость, в угаре дружеских попоек он начал говорить о человеке в маске, покровительство которого якобы утратил с 1698 года. После смерти своего отца он, видимо, мало что узнал об Эсташе Данже и о причинах его тюремного заключения. Ему, родившемуся в 1668 году, в момент ареста Эсташа Данже в Кале был всего год. Когда он вступил в должность государственного секретаря военных дел, ему исполнилось двадцать три года. После того как 18 ноября 1685 года он принял присягу в качестве наследника своего отца, Лувуа посвящал его в весьма важные вопросы, как то: состав и передвижение войск, пути и способы подвоза провианта и боеприпасов, однако о положении дел в тюрьмах он, вероятно, мало что знал. Лишь после смерти военного министра в 1691 году Барбезьё узнал, что заключенный, сидящий в тюрьме уже более двадцати лет, был слугой у Фуке и мог быть посвящен во все его секреты — скоро это станет своего рода официальной версией, которая уже фигурировала в письме Лувуа от 8 апреля 1680 года. Скорее всего, до ушей Барбезьё дошли слухи, связанные с переездом заключенного из одной тюрьмы в другую в 1687 и 1698 годах, а также с его пребыванием в Бастилии. И вот теперь, в окружении своих друзей, дерзкий, огорченный причиненной ему, как он полагал, несправедливостью, маркиз, слегка захмелев, рассказывал ошеломляющую историю, на которую его вдохновил оранжистский памфлет «Любовная связь Анны Австрийской». Он знает, кем является этот таинственный заключенный! Это страшная государственная тайна! По секрету он поведает ее — навострите уши, дамы и господа, и никому не рассказывайте услышанного! Этот человек, которого с соблюдением строжайших мер предосторожности переводят из тюрьмы в тюрьму, закрыв его лицо, дабы невозможно было узнать, есть не кто иной, как… догадываетесь? Это — старший брат короля, рожденный королевой от адюльтерной связи с герцогом Бекингемом! Тсс! Государственная тайна!

Это была неслыханная дерзость, крайне опасная, граничившая с оскорблением величества. Однако Барбезьё это ничуть не беспокоило. Людовик насмеялся над ним, и теперь он отплатит ему той же монетой! Эта чудовищная небылица должна была стать его орудием мести! Оглушительный хохот и недоумение в небольшом дворце под названием Пруд! Какая новость! Оказывается, Людовик XIV, этот гордый и жестокий старик, предающийся благочестию, по утрам и вечерам на пару со своей злой феей молящийся Богу в королевской часовне, тайком держит в заточении в тюремной камере Бастилии брата, который, родившись при жизни отца, мог бы оспорить у него трон.

Однако Барбезьё недолго наслаждался своей радостью. Через несколько дней он возвратился в Версаль с больным горлом и лихорадкой. Ему сделали кровопускание, однако болезнь не отступала, а лишь еще больше набирала силу, оставив ему столько времени, чтобы успеть написать завещание и исповедаться. Спустя пять дней, 5 января 1701 года, в канун Богоявления, в министерском кабинете, в котором его отца хватил смертельный апоплексический удар, он испустил дух.

Барбезьё упомянул в завещании и свою дорогую метрессу, Женевьеву Антуанетту дю Буа де Сен-Кантен, госпожу де Мулен-Нёф, оставив ей средства, достаточные, чтобы безбедно прожить до конца своих дней. Она покинула двор и удалилась в Шартр, где и умерла в середине XVIII века. Именно там, в главном городе провинции Бос, задолго до выхода в свет «Века Людовика XIV», она рассказывала историю о старшем брате короля, тайно рожденном Анной Австрийской, — историю, которую она, по ее заверению, услышала непосредственно из уст своего любовника.

Жан Бенжамен де Ла Борд, первый камердинер Людовика XV, который позднее, в 1783 году, опубликовал в Лондоне «Историю человека в железной маске, извлеченную из "Века Людовика XIV" Вольтера», был одним из тех, кто услышал рассказ об этом, проезжая через Шартр. Мадемуазель де Сен-Кантен тогда уже не было в живых, однако на него произвела впечатление та убежденность в достоверности, с какой ему пересказывали сообщение покойной. Мадемуазель де Сен-Кантен, пишет он, «утверждала, что между двумя братьями было совершенное сходство, и это послужило причиной, по которой узник был вынужден носить маску… Вполне вероятно, что Барбезьё открыл секрет своей любовнице, с которой не расставался до самой смерти… Некоторые из тех, кто имел возможность разговаривать с мадемуазель де Сен-Кантен, утверждают, что она ошибалась относительно отца таинственного незнакомца. По ее мнению, он был плодом другой любовной связи, однако, считая годом его рождения 1636-й, для установления отцовства достаточно лишь выяснить, кто тогда был любовником королевы. История молчит на сей счет, поэтому не остается ничего иного, кроме как придерживаться бесспорной любовной связи Анны Австрийской с герцогом Бекингемом». [316] Историк Шарпантье, работая над своим «Историческим и критическим исследованием о человеке в железной маске», которое он включил в третий том «Разоблаченной Бастилии», также отправился в Шартр, дабы собрать письменные свидетельства тех, кому довелось лично быть знакомым с мадемуазель де Сен-Кантен, и послушать их волнующие рассказы. Однако страх парализовал перо и руку предполагаемых свидетелей, и ему пришлось довольствоваться устной традицией. [317] В начале правления Людовика XV подобного рода слухи просачивались медленно и были известны лишь немногим, поскольку об этом даже шептались с опаской, страшась полиции.

316

Помимо произведения Ла Борда, анекдоты, касающиеся мадемуазель де Сен-Кантен, сообщают также анонимный автор, идентифицируемый иногда с Луи де ла Рош дю Мэн, маркизом де Люше (Journal des Gens du Monde. T. IV. P. 284–295), и Шарпантье (Charpentier. Op. cit. T. III. P. 139 et suiv.).

317

Charpentier. Op. cit. T. III. P. 284.

Вольтер оказался в Бастилии 21 мая 1717 года. Он был помешен сюда за стихи, в коих регент обвинялся в кровосмесительной связи со своей дочерью, герцогиней де Берри. На свободу Вольтер вышел 14 апреля 1718 года. Именно в Бастилии он впервые услышал рассказы о таинственном узнике. Загадка возбуждала его любопытство, и он принялся собирать все свидетельства на эту тему, какие только попадались ему. От кого он мог узнать о фатальном секрете мадемуазель де Сен-Кантен? Мы не можем с уверенностью ответить на этот вопрос. По мнению Шарпантье, которого посвятил в эту тайну некий житель Женевы, кто-то мог письменно сообщить Вольтеру эти сведения. [318] Достоверно известно лишь, что эта версия распалила его воображение. Да и было с чего, по правде говоря. Он, Аруэ-младший, владеет секретом, способным пошатнуть устои монархии! В период активной работы над «Веком Людовика XIV» в Сире, где он жил с мадам де Шатле, Вольтер 30 октября 1738 года информировал одного из своих корреспондентов, аббата Дю Бо, об имевшихся в его распоряжении источниках. «Я достаточно узнал, — писал он, — о злоключениях человека в железной маске, умершего в Бастилии. Я беседовал с людьми, обслуживавшими его». Жан Батист Дю Бо (1670–1742) был достаточно видной фигурой среди пишущей братии. Бакалавр теологии, он начал свою карьеру в Министерстве иностранных дел, которым тогда руководил Торси, участвовал в переговорах при подготовке Утрехтского мира и лишь позднее стяжал известность историческими и литературными трудами. Избранный в 1720 году во Французскую академию, он спустя два года сменил Дасье на посту ее непременного секретаря.

318

Ibid. P. 145.

Вольтер хвастался, что ему удалось побеседовать с людьми, обслуживавшими таинственного узника. Но он, несомненно, преувеличивал свои успехи. Всех, кто непосредственно общался с человеком в маске, к тому времени уже давно не было в живых. Вольтер не мог видеть ни коменданта Розаржа, умершего 19 мая 1705 года, ни королевского наместника Дю Жюнка, почившего 29 сентября 1706 года, ни даже тюремщика Антуана Ларю, испустившего свой последний вздох 21 января 1713 года. Хирурга Рейи и след простыл. Что касается аббата Жиро, то он оставил должность священника Бастилии вскоре после кончины Сен-Мара, в октябре 1708 года, получив 400 ливров пенсии. [319] Однако воспоминания о таинственном узнике были еще живы среди офицеров крепости. Главными информаторами Вольтера, как он сам признавался, были начальник крепости Бернавиль и Марсолан, бывший хирург маршала Ришелье, зять врача Фрекьера, обследовавшего узника в маске в последнюю неделю его жизни. Это уже немало.

319

A.N., 01 52, f° 140.

К 1738 году Вольтер уже написал, помимо прочего, три трагедии: «Брут», «Заир» и «Смерть Цезаря», а также «Историю Карла XII» и знаменитые «Английские письма». Слава его возросла настолько, что аббат Дю Бо, польщенный тем, что получил от него письмо, издал это письмо и распространял его. Перед своим другом поэтом Николя Клодом Тьерио Вольтер притворно возмущался: «Как возможно такое, что напечатано мое письмо аббату Дю Бо? Я сильно уязвлен этим. Все-таки трудно быть публичным человеком!» (апрель 1739 года). Это письмо, во всяком случае, примечательно тем, что оно было первым опубликованным документом, в котором прямо говорилось о Железной маске. Ответ аббата, не привлекший к себе внимание историков, занимающихся этой проблемой, опубликован в весьма серьезном и полном английском издании корреспонденции Вольтера, подготовленном Теодором Бестерманом. Вот это послание:

«Париж, 3 декабря 1738 года… Что касается человека в маске, то, как я слышал, после его смерти двадцать лет говорили, что он был всего лишь слугой мсье Фуке, поэтому, если у вас имеются доказательства этого факта, вам следовало бы их представить. Если же ваши доказательства недостаточно убедительны, то, по моему мнению, вы не должны срывать маску с этого человека. То, что мне удалось узнать о его общественном положении, не может быть доверено бумаге. Мсье Терио, которому я сказал это незадолго перед тем, как написать вам, согласился с моим мнением». [320]

320

Les OEuvres completes de Voltaire. T. 89, f'ev.-d'ec. 1738, vol. 5, lettres, par Th. Besterman, The Voltaire Foundation, Oxford, 1969. P. 390.