Железная звезда
Шрифт:
— Какое сегодня число?
Вежливый женский голос компьютера отвечает:
— Пятница, четвертое декабря, тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год.
— Который час?
— Девять пятьдесят одна по восточному стандартному времени.
— Какой прогноз погоды?
— Сегодня температура будет колебаться от тридцати до тридцати восьми градусов. Сейчас тридцать один градус. Ветер северный. Скорость ветра шестнадцать миль в час. Возможны небольшие осадки.
— Что вы предложите от похмелья?
— Вам нужна еда или лекарство?
— Все, что вы предложите,— говорю я.
Компьютер некоторое время раздумывает над моей просьбой. Затем решает, что нужны и еда, и лекарство, и включает
Четвертое декабря, как сказала Центральная. Пятница. Итак, Наездник владея мной три ночи.
Я выпиваю красноватую жидкость и полупьяно ощупываю свои воспоминания. Так ощупывают больную мозоль.
Помню утро вторника. Неважное время для работы. Ни одна из карт не получалась. Завотделом в раздражении. Наездники овладевали им три раза в течение пяти недель, и его отдел в результате полностью разболтан, а рождественская премия под большим вопросом. Хотя и принято не наказывать человека за ошибки из-за Наездников — таковы правила системы,— завотделом считает, что с ним обращаются несправедливо. У нас тяжелые времена. Тщательно проверяй карты, крутись с программой, сто раз перепроверяй основные данные. И вот они появились: детальный прогноз изменения цен на предметы первой необходимости, февраль—апрель 1988. Сегодня мы встречаемся, обсуждаем карты-схемы и то, что они нам сулят.
Я не помню полудня во вторник. Наверно, именно тогда мной овладел Наездник. Возможно, на работе, а может быть, в этом зале с панелями из красного дерева во время конференции. Мое лицо все багровеет. Я кашляю, хожу на ощупь, спотыкаюсь.
Они печально кивают головами. Никто ко мне не подходит. Никто меня не останавливает. Слишком опасно общаться с тем, кем овладел Наездник. Очень возможно, что другой Наездник крутится поблизости от телесной оболочки и ищет, кого бы оседлать.
Итак, меня избегают. Я покидаю здание.
А что было потом?
Этим блеклым утром в пятницу я сижу дома, ем яичницу и пытаюсь вернуть память о трех потерянных ночах.
Конечно же, это невозможно. Сознание работает в то время, когда тобой владеет Наездник, но после его ухода исчезают практически все воспоминания. Остаются маленькие осколки памяти, тощее и слабое подобие происшедшего.
Пытаюсь вспомнить.
Девушка? Да — губная помада на окурках. Значит, секс в моей комнате.
Молодая? Старая? Блондинка? Брюнетка? Все в тумане. Как вело себя мое одолженное тело? Был ли я хорошим партнером? Когда я сам по себе, то стараюсь быть таковым. Я держу форму. В свои тридцать восемь могу сыграть три сета летним полднем без напряжения. Я могу заставить женщину сиять, как ей положено. Не хвастаюсь, просто утверждаю. У меня есть способности.
Но как мне говорили, Наездники находят злобное удовлетворение в том, чтобы извращать наши способности. Вполне может быть, что Наезднику очень нравилось, найдя мне женщину, заставлять меня быть импотентом.
Не нравятся мне такие мысли.
Дымка улетучивается из головы. Лекарство, посланное компьютером, действует быстро. Я ем, бреюсь, стою над вибратором, чтобы высохло тело.
Делаю зарядку. Использовал ли мое тело Наездник для зарядки в среду и в четверг? Наверное, нет. Нужно восстановить форму. Я примерно среднего возраста, и мне нелегко восстанавливать форму.
Двадцать раз касаюсь пальцев ног, колени прямые. Двигаю ногами в воздухе. Ложусь
и, пыхтя, отжимаюсь. Хотя с телом плохо обращались, оно отвечает. Это — первое яркое мгновение моего пробуждения. Чувствовать внутренний трепет, ощущать, что во мне еще есть сила.Свежий воздух — вот что мне нужно сейчас. Я наскоро одеваюсь и выхожу. Сегодня не нужно появляться на работе. Все знают, что в полдень во вторник мною овладел Наездник, и им не нужно знать, что он ушел до зари в пятницу. У меня свободный день. Я буду бродить по улицам, разминая конечности, возрождая тело после насилия.
Вхожу в лифт и выбрасываю все, что случилось. Выхожу в декабрьскую унылость.
Вокруг возвышаются башни Нью-Йорка.
По улице мчатся машины. Водители сидят, нахохлившись, за рулем. Никто не знает, когда водитель едущей рядом машины будет оседлан. Всегда какая-то смута в движении, когда появляется Наездник. Из-за этого много жертв на улицах и на дорогах, но Наездник не погибает никогда.
И я начинаю свою бесцельную ходьбу. Пересекаю Четырнадцатую улицу, иду на север, прислушиваюсь к мягкому мощному урчанию электрических подстанций. Вижу парнишку, который бежит трусцой, и ощущаю, что он оседланный. На углу Пятой и Двадцать второй улиц ко мне подходит пузатик, видно, что богатый. Галстук у него набекрень, из кармана торчит утренний «Уолл-стрит джорнел». Он хихикает. Высовывает язык. Он оседланный. Я уклоняюсь от него. Быстрым шагом подхожу к переходу на Тридцать четвертой улице по направлению к Квинсу и останавливаюсь на секунду, чтобы послушать, как ссорятся две взрослые девушки. Они стоят на краю пешеходной дорожки.
Одна из них — негритянка. Другая толкает ее к поручням. Оседланные.
Наездник не помышляет об убийстве, у него на уме только получить удовольствие. Дрожащая негритянка высвобождается, падает, поднимается и бежит. Другая девушка всовывает в рот прядь волос, жует ее и вроде бы приходит в себя. Выгляди? она так, как будто принимала наркотики.
Я отвожу глаза. Не нужно наблюдать, как пострадавший вроде тебя пробуждается к жизни. Это моральные устои оседланных. У нас такое множество племенных обычаев в эти черные дни.
Я спешу дальше.
Почему я так тороплюсь? Я уже прошел больше мили. И вроде двигаюсь к какой-то цели. Так, как будто Наездник все еще сидит в моем черепе и понукает меня. Но это же не так. Я знаю. По крайней мере, сейчас я свободен.
Можно ли быть таким уверенным?
Латинское cogito ergo sum [9] больше не подходит. Мы продолжаем думать даже оседланные. Мы живем в тихом отчаянии, не способные остановить бег жизни, какая бы она ни была страшная и саморазрушительная. Я уверен, что способен различать состояния, когда во мне Наездник и когда я свободен. А может, нет. Может быть, во мне находится Наездник-дьявол, который вовсе не бросил меня, а просто передвинулся в мозжечок, подпитывая меня иллюзией свободы и в то же время побуждая делать то, что он желает.
9
Я думаю — значит, я существую (лат.).
А вообще, было ли у нас что-либо большее, чем иллюзия свободы?
Но мысль эта беспокоит меня: значит, я оседланный, не ощущая этого. Я начинаю тяжело потеть, но не из-за быстрой ходьбы. Стой! Стой же! Куда ты должен идти? Ты на Сорок второй улице. Вот библиотека. Тебя ничто не толкает идти вперед. Остановись на секунду, говорю я себе. Отдохни на ступеньках библиотеки.
Я сажусь на холодные камни и убеждаю себя, что решение принял сам.
Так ли это? Древнейшая проблема: свободная воля против детерминизма.