Железные бабочки

Слуга представил мне женщину как фрау Верфель, экономку. Она не улыбнулась и резким жестом отпустила остальных слуг.

– Если благородная леди будет так добра и последует за мной… – даже каркающий голос экономки был похож на голос Катрин. Я не сразу ответила на её приглашение, несколько мгновений оставаясь на месте и разглядывая Кестерхоф.

Несмотря на поблекшую от времени краску и цветочные ящики, дом не казался уютным и гостеприимным, хотя по контрасту с мрачной крепостью, которую мы видели в горах, он мог бы считаться приятным жилищем. Неужели меня заставили совершить ошибку?

Но никто не может предвидеть будущее, придётся жить сегодняшним днём и стараться сделать то, что возможно.

Мы вошли в дом. Ведя меня, фрау Верфель непрерывно извинялась. Я была уверена, что она делает это механически, формально. Кестерхоф содержался в полном порядке и аккуратности, хотя ему и недоставало великолепия городского дома.

Ясно видно было охотничье прошлое дома, потому что главный холл от уровня плеча до потолка был буквально забит охотничьими трофеями: рогами и головами давно убитых зверей. Блестящие глаза кабанов сопровождали меня, словно стремились отомстить, их клыки сверкали, будто свежеотполированные. Наверное, так и было на самом деле.

В обширном зале я увидела огромный камин – без дров, потому что сейчас стояло лето. Но в зале было холодно, влажная промозглость висела в нём, как забытая шпалера. По одну сторону вверх вела лестница. Тоже не такая внушительная, как в городском доме, но отделанная панелями со стороны стены до уровня плеча. Панели очень тёмного дерева покрывала сложная резьба. Вначале даже трудно было разглядеть, что резьба изображает бесконечную охоту, последовательность жестоких сцен, на которых мужчины убивают испуганных животных.

Судя по одежде охотников, я решила, что либо художник черпал вдохновение в каких-то старых картинах, либо самой резьбе не меньше трёхсот-четырёхсот лет.

Однако на втором этаже Кестерхоф неожиданно преобразился. Стены здесь не увешивали охотничьи трофеи, а были обтянуты богатым алым, похожим на Дамаск, шёлком. На одинаковом расстоянии один от другого вдоль всего коридора стояли стулья с бархатной обивкой того же цвета и несколько столиков с изогнутыми ножками, белых с позолотой. Мне это слегка напомнило дворец, однако цвета были слишком яркие, а позолота слишком кричащая, на мой вкус. Мне всё это напомнило нарядившуюся графиню; как мне казалось, ей не хватало умеренности.

Меня привели в комнату недалеко от лестницы, похожую на золотую гостиную в Аксельбурге. Мебель модная, со светло-зелёной обивкой, украшенной цветами. Розовые и жёлтые цветы на зелёном фоне – та же самая гамма повторилась на ковре и на длинном парчовом занавесе, за которым скрывался другой, кружевной. Повсюду: на столах, на каминной доске, на двух шкафах – стояло множество безделушек. Статуэтки, вазы (без цветов), шкатулки для сладостей и мелочей теснились в этой очень женской комнате.

За полуоткрытой дверью виднелась спальня: постель с зелёным с золотом покрывалом, остальная мебель тоже очень богатая.

Но здесь было как-то неуютно. Я чувствовала себя словно в чужой квартире, хозяин которой рано или поздно вернётся и будет раздражён моим присутствием. Я чуть не повернулась к фрау Верфель, чтобы сказать, что в другом помещении мне будет лучше, но тут же поняла, что это глупо. Напротив, я поблагодарила её, и она приняла мои слова за разрешение удалиться и ушла, шурша юбками.

Принесли мои чемоданы, и Труда принялась распаковывать их с таким же спокойным мастерством, с каким складывала вещи. Я подошла к ближайшему окну, отвела занавес и выглянула.

Внизу оказался двор, окружённый стеной, как в городском доме. Он был вымощен булыжником и заканчивался конюшнями. За ними я увидела вершины деревьев, много вершин. Должно быть, это остатки леса, в котором охотились когда-то обитатели этого дома.

Ещё дальше, за зеленью, возвышалась стена гор, среди которых находится мрачная крепость-замок. Вся эта дикая местность находилась в резком контрасте с комнатой, в которой я стояла. Мне почему-то она не понравилась. Приехав сюда, я оказалась в полной зависимости от живущих в доме. И это вызывало у меня тревогу.

Труда работала быстро и сосредоточенно, она как будто воздвигла стену между нами. За всё время пути она почти не разговаривала, несмотря на мои попытки преодолеть этот барьер и узнать что-нибудь о самой девушке. Мне так не хватало Летти, с её непрерывным потоком слов и такой милой дружелюбностью.

Я неохотно развязала ленты шляпы и положила головной убор на маленький столик, потом расправила складки юбки. Здесь я никогда не почувствую себя дома. Как и вообще в Гессене. Я была в этом уверена. Мне захотелось остановить Труду, велеть ей снова упаковаться, сказать, что мы не останемся под этой крышей. И тут мне пришло в голову, что я могу определить, сколько свободы мне позволено.

Прежде всего нужно узнать самое важное, и осторожность заставила меня действовать кружным путём.

– Труда, удалось ли тебе перед нашим отъездом попрощаться?

Насколько она сообразительна? Поймёт ли, что я хочу узнать, сумела ли она передать моё сообщение?

Не отрываясь от работы, она сразу ответила:

– Да, благородная леди, – кратко и не вполне ясно. Однако я решила, что не могу ожидать большего.

Я села в небольшое кресло, слегка удивившись охватившему меня облегчению. Сказав это, Труда одновременно кивнула, и я поняла, что она сделала всё, чтобы дать знать полковнику, что произошло со мной.

Я догадывалась, что в её ответе прозвучало и предупреждение. Поэтому внимательно оглядела затянутые шёлком стены, на которых среди цветов молодые девушки в платьях времён моей бабушки гуляли в саду и флиртовали с джентльменами в париках и камзолах. Могут ли у этих стен быть уши? Эти беззаботные нарисованные девушки вызывали у меня нетерпение, нетерпение и тревогу: что они скрывают? Я покачала головой, стараясь избавиться от навязчивой мысли о глазках, о подглядывании. Следовало привести в порядок нервы и перестать населять мир плодами своего воображения.

С помощью Труды я переоделась в удобное домашнее платье. Потом решила, что пора проверить, каково моё действительное положение здесь. Кто я, почётная и беззаботная гостья или пленница, за которой будут постоянно следить? И вышла из заполненной солнцем и светом комнаты на тёмную лестницу с панелями.

И тут же у подножия лестницы, как фигура из процессии на кафедральном соборе, выпущенная не боем часов, а звуком моих шагов, показалась фрау Верфель. Она поклонилась, сжимая руки в чёрных кружевных перчатках-митенках; лицо её оставалось крайне невыразительным. Она спросила: