Железный бурьян

— А куда ты пойдешь?

— А ты где ночевал?

— Я ночевал в бурьяне, — сказал Френсис.

— А я койку нашла.

— Да где, черт возьми, где?

— У Джека.

— Я думал, ты больше не любишь Джека и Клару.

— Не скажу, что они мои любимцы, но койку они мне дали.

— Это хорошо с их стороны.

Подошел Махоня со второй чашкой кофе и сел напротив Элен. Махоня был толстый, лысый и целыми днями жевал незажженную сигару. В молодости он занимался стрижкой, но когда его жена вынула все их деньги из банка, отравила его собаку и сбежала с парикмахером, которого Махоня, за счет усердия и тупейного таланта, вытеснил с рынка, Махоня запил и кончил бродягой. Однако гребенку и ножницы он носил с собой в доказательство того, что талант его — не вымысел пропойцы, и стриг бродяг за пятнадцать центов, иногда за десять. Он и в приюте продолжал стричь — уже бесплатно.

В 1935 году, вернувшись в Олбани, Френсис познакомился с Махоней, и они не просыхали месяц. А несколько недель назад, когда Френсис снова появился в городе, чтобы регистрироваться за демократов — по пять зеленых за фиктивную душу, — пути его с Махоней вновь пересеклись. Избирательная кампания принесла Френсису 50 долларов и еще 55 осталась должна — но на эти рассчитывать не приходилось. А Махоня теперь был в завязке и полон энергии — заведовал хозяйством в приюте у Честера. Теперь он стал смирным, не пил и не пел, как прежде. Френсис сохранил к нему доброе чувство, но считал его эмоциональным калекой: да, трезв, но какой ценой?

— Видал, кто играет в «Позолоченной клетке»? — спросил Махоня.

— Я газет не читаю.

— Оскар Рио.

— Наш Оскар?

— Он самый.

— Что он делает?

— Бармен-певец. Докатился, а?

— Оскар Рио, который выступал по радио? — спросила Элен.

— Тот самый, — подтвердил Махоня. — Фарт свой пропил, но теперь завязал, работает в баре. Не то, что было, конечно, но хотя бы жив.

— Мы с ним и с Махоней дня три гудели в Нью-Йорке. Так, Махоня?

— Если не неделю, — сказал Махоня. — Счет дням потеряли. Но спел он миллион раз и в каждом месте, где пили, садился за рояль. Такого музыкального выпивохи я в жизни не встречал.

— И я когда-то пела его песни, — сказала Элен. — «Возлюбленный индиец», «Джордж, мой пирожок» и эту красивую, протяжную: «С тобой под персиковым деревом». Он сочинял душевные и добрые, я их все пела, когда еще пела.

— Я не знал, что ты пела, — сказал Махоня.

— Я безусловно пела и превосходно играла на фортепьяно. Пока был жив отец, я училась классической музыке. В Вассаре [5] .

5

Вассар — респектабельный колледж в Покипси, штат Нью-Йорк, первоначально — женский.

— Альберт Эйнштейн был в Вассаре, — сообщил Руди.

— Черт ненормальный, — сказал Френсис.

— Он там речь произносил. Я читал в газете.

— Это могло быть, — сказала Элен. — Там все выступают. Вассар — один из трех лучших институтов в мире.

— Надо пойти проведать Оскара, — сказал Френсис.

— Без меня, — сказал Махоня.

— Нет, — сказала Элен.

— Почему? — спросил Френсис. — Боишься, напьемся, если зайдем поздороваться с приятелем?

— Этого я не боюсь.

— Тогда пойдем. Оскар хороший малый.

— Думаешь, он тебя помнит? — спросил Махоня.

— Может, помнит. Я его помню.

— И я.

— Так пошли.

— Я пить не буду, — сказал Махоня. — Я два года не был в баре.

— Там есть лимонад. Лимонад тебе разрешают?

— Бар, надеюсь, не дорогой? — спросила Элен.

— Смотря что пьешь, — сказал Махоня. — Цены обычные.

— Публика чванливая?

— Бар как бар, в старинном духе. Но половина выручки — от богатых пижонов, которые ходят туда повидать дно.

К ним бодро подошел его преподобие Честер — рот благодушным полумесяцем, широкую грудь расперло добротой — и вручил Френсису пару серых шерстяных носков.

— Примерь.

— Спасибо вам за носки.

— Они хорошие, теплые.

— Как раз то, что нужно. Мои совсем сносились.

— Молодец, что не пьешь. И выглядишь сегодня свежее.

— Это у меня маска для Хэллоуина.

— Не надо себя принижать. Не теряй веры.

Открылась входная дверь, и в проеме возник худенький молодой человек с рыжими вихрами и в бифокальных очках. На нем было синее пальто размера на два меньше положенного. Он стоял прямо под лампой, не отбрасывая тени, и держался за дверную ручку.

— Дверь закрой! — крикнул Махоня.

Молодой человек сделал еще шаг и захлопнул дверь. Испуганный кроличий взгляд его бегал по помещению, лицо было как треснутая тарелка.

— Кранты ему, — сказал Махоня.

Священник решительно подошел к двери, остановился вплотную к пришельцу, вгляделся, принюхался.

— Ты пьян.

— Пару всего принял.

— Э, нет. Это уже через край.

— Честное слово, — сказал молодой человек. — Две бутылки пива.

— Где ты взял деньги на пиво?

— Один там отдал мне долг.

— Ты попрошайничал.

— Нет.

— Ты бездельник.

— Я только выпил чуть, ваше преподобие.

— Складывай вещи. Я сказал тебе: в третий раз этого не потерплю. Артур, дай его чемоданы.

Махоня встал из-за стола и поднялся наверх, где обитала временно горстка тех, кто разбирался со своей жизнью. Священник и Френсису предложил остаться — если он просохнет. У него будет чистая постель, чистая одежда, трехразовый харч и теплая комната на двоих с Христом, покуда он будет решать для себя вопрос: «Что дальше?» Рекорд миссии принадлежал Махоне: восемь месяцев житья, а с четвертого — заведующий хозяйством, столь стоек он был в воздержании. Не пей, не кури наверху (пьяные пожароопасны), неси свою трудовую ношу и подымешься тогда, непременно подымешься в сияющие объятия Бога праведного. Кухонные добровольцы прервали работу и с торжественной жалостью пришли наблюдать изгнание молодого многообещающего собрата. Махоня спустился с чемоданом и поставил его у двери.

— Махоня, дай сигаретку, — сказал молодой человек.

— У меня нет.

— Ну скрути тогда.

— Говорю, нет у меня табаку.

— А-а.

— Ты должен уйти, Рыжик, — сказал священник.

Элен встала, подошла к Рыжику и протянула ему сигарету. Он взял ее, ничего не сказав. Элен зажгла спичку, дала ему прикурить и вернулась на место.

— Мне некуда идти, — сказал он, выдув дым мимо священника.

— Надо было подумать об этом до того, как начал пить. Ты своеволен, молодой человек.