Железный Густав
Шрифт:
Теперь можно было и уйти. Ведь он же ничего не мог поделать, ему, собственно, и нечего было здесь делать. Перемолвиться несколькими словами с подругой детских лет и лишний раз убедиться, что она не в силах его удержать, что он снова вернется к той — злой, красивой? Канувшие сады детства, канувшие без возврата, в ушах у меня еще отдается шум ваших дерев, я еще чувствую на щеке тепло вашего солнца, но никогда уж оно не взойдет для меня таким чистым и теплым.
Здесь нет смысла задерживаться, Ирмы нет дома, это он чувствовал. И все же Гейнц продолжал сидеть. Пусть вилла в Далеме залита огнями,
Но ничто не стоит на месте. Там, на улице, нетерпеливо зовет его гудками шофер такси. Не для того живем мы на этом свете, чтобы оглядываться назад, — каждый следует своим путем, неуклонно вперед, будь то вверх, в гору, или под гору, вниз, и только останавливаться нам не дано. Гейнц вышел, успокоил заждавшегося водителя, дал ему денег и снова вернулся в лавку.
На этот раз он застал здесь фрау Кваас, она стояла на стуле с горящей спичкой в руке и собиралась зажечь газовый рожок. При появлении Гейнца она уронила спичку, та еще секунду горела на полу, а затем погасла.
Стоя на стуле, фрау Кваас жалобно заныла:
— О, пожалуйста, уходите, не мучьте меня… Уходите, пожалуйста…
— Я вас мучаю? — неуверенно протянул он. А потом быстро: — Где Ирма? Мне нужно ей кое-что сказать…
— Ирмы здесь нет, она у родственников… Это правда, Гейнц, я вас не обманываю!
— Скажите мне только, где Ирма, фрау Кваас? Мне надо поговорить с ней…
— Вам не удастся с ней поговорить… Ирма в деревне, под Гамбургом… Нет, нет, адреса я вам не дам… Довольно того, что вы тогда ее чуть не убили…
— Чуть не убил… — повторил он с сомнением, невольно прислушиваясь к звучанию этих слов, казалось, лишенных смысла.
Он стоял внизу, а фрау Кваас все еще возвышалась на стуле — оба в полной темноте. Время от времени фрау Кваас машинально зажигала спичку, но тут же о ней забывала и роняла на пол, так и не успев зажечь газ.
— И вы еще смеетесь! — воскликнула она, возмущенная ноткой сомнения в его голосе. — Ведь вы же знаете, что моя девочка вас любила! Вы даже целовались! Она чуть не умерла, когда вы все эти дни и недели не приходили!
— Фрау Кваас… — взмолился он.
Но она не слушала его.
— А в ту ночь, с которой все пошло, когда она вернулась домой в четыре утра, весь долгий путь от Далема прошла пешком по такому ужасному холоду и наконец-то легла в постель, — лежит, бедняжка, и вся трясется, зуб на зуб не попадает… А я-то еще думаю, это простуда, и кладу ей грелку в постель. И тут она мне и говорит: «Это не потому, мам, он любит теперь другую. А про меня и думать забыл…»
И старая женщина зарыдала в голос, стоя на своем стуле.
— Мне страшно жаль, — сказал Малыш чуть слышно. — Мне и и голову не приходило, что для Ирмы это так серьезно…
Она сразу перестала плакать.
— Ах, вот как, вам и в голову не приходило, господин Хакендаль, — вскинулась она. — А вы хоть на минутку об этом задумались? Вы целовали Ирму, она сама мне рассказала, но тут
пришла другая, и вы сразу же забыли Ирму. Серьезно это было для нее или нет, нам-то не все ли равно? Вам интересно только, что для вас серьезно… То-то я и говорю, плохой вы человек!— До свиданья, фрау Кваас, — сказал Гейнц Хакендаль. — Будете писать Ирме, передайте ей, пожалуйста, что я очень сожалею…
С минуту он постоял на пороге, теребя ручку двери. А потом все-таки сказал:
— Если на то пошло, фрау Кваас, я не плохой человек, — сказал он. — Я только слабый человек. Пока еще…
И прежде чем она ответила ему, исчез за дверью.
И все же он опять на вилле, сидит в столовой и ест ростбиф с гарниром из ранних овощей. И только девушка с восковым лицом и прической мадонны не ест ростбифа, она вообще воздерживается от еды «до этого», что бы сие ни означало.
Застольная беседа, против обыкновения, не клеится, каждый погружен в себя. Иногда звякнет по фарфору ложка, и звук этот замирает в тишине.
«Точно заговорщики, — думал Гейнц. — Неизвестно только, что мы замышляем».
Он поглядел на Тинетту. Она поигрывала бокалом и с нежной загадочной улыбкой наблюдала, как кружит в хрустальном сосуде вино. А потом перевел взгляд на незнакомку и с удивлением обнаружил, что лицо ее густо усыпано белой пудрой. Намазанные кармином губы казались на восковом лице кровавыми, и ему вдруг померещилось, что он сидит перед мертвой, чудом восставшей из гроба.
— Я сегодня навестил Ирму, Тинетта, — сказал он громко, чтобы рассеять чары.
— Конечно, Анри, — ответила Тинетта невпопад. — Сделай одолжение.
И снова воцарилось молчание.
В дверь вошел, вернувшись из очередной таинственной отлучки, Эрих, его любезный братец. Странные голоса донеслись из холла, то визгливые, то нежные и полнозвучные… Гейнц чуть не сорвался со стула. Но вовремя сообразил, что это скрипач настраивает скрипку…
Брат негромко сообщил, что вся прислуга разошлась…
— Я отпустил их до завтрашнего утра… Как только отужинаем, Минна быстро уберет со стола и тоже уйдет…
— Хорошо, мой друг, — сказала Тинетта. — Мы кончили. Может быть, ты еще что-нибудь съешь?..
Эрих критически оглядел заставленный блюдами стол, высматривая, что бы еще покушать. Но внезапно отдумал и сказал:
— Нет, благодарю., Я больше есть не буду… Разрешите проводить вас в вашу комнату, мадемуазель…
Незнакомка последовала за Эрихом к выходу. И вдруг у Гейнца открылись глаза: эта девушка ступала, точно королева. Нет — как сами мы порой движемся во сне, когда тело наше становится невесомым и кажется, что вот-вот взлетишь… Так двигалась эта девушка.
Тинетта и Гейнц остались одни…
— Что здесь сегодня происходит? — спросил Гейнц почти с вызовом. Но это была скорее тщетная попытка рассеять наваждение.
— А ведь в самом деле, тебе все это должно казаться таинственным, — рассмеялась Тинетта. Затем встала и повела его за собою в холл.
В камине ярко полыхал огонь… Поодаль стояли три кресла, столик перед камином куда-то исчез, большой персидский ковер, отливающий сияющими, нежными, шелковистыми красками, лежал на полу, как раскинувшийся луг.