Железный Густав

— Может, так оно и следует?.. — мрачно сказал Гейнц. — Раз уж всех уравняли?.. Но смотреть на это противно. И надо же, чтоб именно Эрих…

— А ты скажи ему! — потребовала Ирма. — Ведь он же твой брат!

— Попробую! — сказал Гейнц и направился к людскому водовороту.

Но в эту минуту толпа рассеялась. Кое-кто пустился догонять демонстрацию, другие нырнули в боковые улицы.

— Эрих! — окликнул Гейнц брата, шедшего ему навстречу в сопровождении обоих матросов.

Эрих оглянулся и удивленно воззрился на Гейнца. Лицо его выражало готовность дать отпор — он еще не узнал брата, — и вдруг он залился краской, увидев, что это брат и что брат застиг его в такую минуту…

— Ты, Малыш? — спросил он растерянно. — Что ты здесь делаешь?

— Лучше ты скажи, что вы здесь делаете? — вызывающе ответил Малыш. — Ведь это же серая скотинка, окопники! — И с яростью: —Что же, им еще и дома побои терпеть?

— Уж не братец ли твой, Хакендаль? — смешливо спросил один из матросов.

— Ненавижу насилие!.. — кипятился Гейнц.

— Это, бывало, и я говорил, когда отец угощал меня затрещинами, — рассмеялся матрос, ничуть не тронутый его вспышкой. — Ничего не попишешь! Кто слов не понимает, должен почувствовать на собственной шкуре.

— Так как же, Хакендаль? — спросил другой матрос. — В Замке или в рейхстаге? Но только без надувательства! Твоих шейдеманов мы слушать не намерены!

— В рейхстаге! — уверенно сказал Хакендаль. — Либкнехт выступит в рейхстаге!

— Смотри, брат, если нас продашь, тебе не поздоровится, — пригрозил матрос.

— Ну, ясно! В рейхстаге!

— Ходу! — крикнул другой матрос, и оба кинулись к мостовой, вскочили на подножку проезжающего автомобиля, крикнули что-то шоферу, и машина устремилась следом за демонстрацией. Гейнц нехотя признался себе, что еще не видел таких отчаянных ребят.

Эрих вздохнул с облегчением.

— Приятный их ждет сюрприз! — ухмыльнулся он. — Либкнехт выступит в Замке!

— А ты посылаешь их в рейхстаг?

— Само собой! Видишь ли, Либкнехт — своего рода конкурирующая фирма. А ведь этой публике все равно кого слушать…

— Кто же вытакие? — спросил Гейнц. Ирма стояла рядом и переводила внимательный взгляд с одного брата на другого.

— Милый мальчик, не могу же я, не сходя с места, здесь, на улице, обрисовать тебе весьма сложную политическую ситуацию, — сказал Эрих с превосходством старшего брата. — Да и вообще советую вернуться домой и заняться уроками. Здесь то и дело постреливают. Родители будут беспокоиться.

— Спасибо за родственную заботу, о красный брат мой! — сказал Гейнц; в ответ на увещание брата он сразу же впал в свой обычный тон кривляющегося старшеклассника. — Но старый вождь уже давно забрался в вигвам со своею скво. Что же мне ему поведать насчет твоих подвигов, — с каких это пор мой красный брат вновь ступил на военную тропу?

Эрих густо покраснел. «Красный брат» и в самом деле стал красным.

— Не говори глупостей, Малыш! — оборвал он Гейнца. — Лучше ничего про меня не рассказывай — у меня пока ни минуты свободной нет. Но я очень скоро их навещу, может быть, даже совсем скоро!

— И не подумаю говорить! — отрезал Гейнц. — Эти уста еще не осквернила ложь!..

— Во всяком случае, ни слова отцу о том, что ты здесь видел. Он этого не поймет…

— А я, думаешь, понимаю?..

— Так вот что, слушай, Малыш. — И вдруг, просияв, он превратился в прежнего обаятельного Эриха. — Да ты, оказывается, с подругой?.. Что же ты меня не познакомишь?

— Ирма Кваас, — не заставила себя ждать Ирма.

— Эрих Хакендаль. Очень приятно. Так слушай же, Малыш! Сейчас у меня нет времени… Мне надо в рейхстаг… Там будет выступать один из наших…

— Из ваших…

— Ну да, он обратится к народу. Вам тоже полезно послушать, раз уж вы здесь. А потом, часов так в семь, мы с вами потолкуем по душам. Заходите в рейхстаг, у меня там свой кабинет. — Он сказал это словно между прочим, но видно было, как он гордится этим кабинетом. — Там я все тебе объясню. Вот пропуск, с ним вы пройдете…

Он протянул Гейнцу бумажку с печатью.

— Ты, видно, давно уже в Берлине? — насторожился Гейнц.

— Какое там! Не так уж давно! Значит, в семь часов в рейхстаге. Мне надо последить, чтоб мои бараны попали в назначенный им загон…

Он рассмеялся с чертовски шельмовским видом, как показалось Гейнцу. А затем выбежал на мостовую, вскочил на подножку трамвая, снова помахал им и был таков.

5

Гейнц и Ирма долго в недоумении глядели ему вслед. Ирма глубоко перевела дух.

— Дрянной лгунишка, ни одному слову его не верю! — выпалила она.

Гейнц схватил ее за плечи и с силой тряхнул.

— Что ты болтаешь, отпрыск бумаги? Дрянной лгунишка — о моем любимом брате?

— Вот именно что о нем! А какие распрекрасные лживые у этого актеришки глаза! И как он рассиялся на меня, когда наконец удостоил заметить! Тоже воображает, что стоит ему взглянуть на девушку, и она сразу захочет от него ребенка!

— Ирма! Веди себя пристойно! Вспомни свою поседелую мать — ведь она все еще пребывает в блаженной надежде, что ты безоговорочно веришь в аиста! Но ты права: Эрих насквозь фальшив, и он стал еще фальшивее, с тех пор как побывал на фронте.

— Побожусь, что не на передовой!

— Ну, скажем, в арьергарде, в штабной канцелярии.

— Этому я еще могу поверить. Знаешь, Гейнц, он так и норовил от тебя отделаться. Если мы зайдем к нему в рейхстаг, там его, конечно, ни одна собака не знает.

— В этом я позволю себе усомниться. Ему все-таки неудобно перед отцом. Он хочет нам зубы заговорить, — чтобы я чего лишнего не порассказал отцу.

— Покажи, что за пропуск!

Оба стали изучать бумажку. Засаленный и раз двадцать пробитый на контроле, настуканный на машинке пропуск гласил, что подателю сего разрешен вход в здание рейхстага. Внизу стояло: «Народный уполномоченный. По полномочию…» — и неразборчивые каракули вместо подписи. Однако на штемпеле было выбито: «Берлинский совет рабочих и солдат».