Железный регент

Я пожал плечами, потом все-таки ответил подробнее.

— Не может. Но у меня вот получилось. Точно не знаю как, это… вышло случайно. Помнишь, ты спрашивала, почему я избегаю полного имени? Так вот, все просто: оно не мое. Рив Первый Дождь — мой старший брат, который погиб при Тауре. Когда его распределили в ту крепость, я удрал следом. Мне было уже восемнадцать, вроде бы взрослый парень, должен иметь свою голову на плечах. Но Рив заменил мне родителей, умерших, когда я был еще ребенком, всю жизнь возился со мной, я с детства был его тенью, привык, что он постоянно рядом и направляет меня, и просто не представлял, как смогу жить один. Рив, конечно, пришел в ярость, когда я явился. Орал, чтобы я проваливал, потому что военный объект для детей не место, и непременно скрутил бы меня и отправил подальше при первой возможности, только не успел, потому что наутро начался штурм.

Все в крепости знали, что обречены и шансов выжить нет, но единогласно решили стоять до последнего. В отличие от брата, я особой храбростью никогда не отличался, и тут уже сам пожалел о том, что последовал за ним, и был готов бежать как можно дальше и быстрее. Я просил его уйти со мной, но Рив сказал, что не может оставить гарнизон. Мы с ним сильно повздорили тогда, он очень ругался — наверное, хотел, чтобы я обиделся и все-таки сбежал, а я слишком боялся остаться один. Это казалось даже страшнее смерти. Может, поэтому и галлюцинация из него получилась такая мерзопакостная? В любом случае, я даже начал приносить какую-то пользу по принципу «глаза боятся — руки делают». Умений у меня было немного, я никогда не был прилежным учеником, а вот силы хватало.

Потом сильно ранило Рива, он тогда уже совсем обессилел и не сумел защититься. Он бредил и все твердил, что нельзя оставить гарнизон. А потом вдруг очнулся, схватил меня за руку и ясно, уверенно сказал, что мы должны любой ценой остановить альмирцев, и он знает, что делать. Попросил отдать ему силу, а я понятия не имел, что это такое, и согласился. Наверное, он по-прежнему бредил, потому что объединить силу фира и дана, насколько я теперь знаю из учебников, невозможно. Однако у нас как-то получилось. Может, потому что братья. И результат был… чудовищным. Я толком не понял, что он и как делал. Кажется, это был обыкновенный ритуал для объединения сил двух фиров. Почему он сработал — не имею ни малейшего представления. Я отчетливо помню только свои ощущения, когда погасла Искра. Это… наверное, именно в тот момент я и тронулся умом. Было больно. Очень больно. А сила продолжала и продолжала нарастать, и боль вместе с ней, и в какой-то момент я просто отключился.

Когда меня нашли, долго не мог вспомнить, кто я вообще такой. Меня опознали по описанию брата, мы с ним всегда были похожи, к тому же я был неплохо физически развит для своих лет и вполне смог сойти за него. А потом во сне мне явилась Идущая-с-Облаками и недвусмысленно попросила не распространяться о произошедшем. Наверное, правильно сделала, потому что без ее слов я непременно попытался бы доказать, что я — это я, выяснить, что и как произошло. Если бы нашлись те, кто мне поверил бы, это могло кончиться очень плохо. Ну, и заодно богиня сообщила, что сила эта мне еще пригодится и найдет свое применение. Я думал, имелась в виду моя роль первого регента, но сейчас понимаю — это были цветочки. В общем, осталось мне тогда только смириться и забыть, что я на самом деле совсем другой человек. Правда, я так и не сумел заставить себя отзываться на имя брата, оказалось проще воспользоваться краткой версией, которая подходила нам обоим. Спасибо родителям, которые дали сыновьям созвучные имена.

— Стало быть, ты на самом деле Ивар? — задумчиво спросил Хала, слушавший меня с задумчивым выражением лица. — Это… радует. Теперь, когда я стану на тебя смотреть, у меня не будет возникать это противное ощущение, будто галлюцинации именно у меня. Конечно, любопытно узнать подробности и выяснить, как такое получилось, но если кто знает ответ на этот вопрос, то лишь боги. А они, как мы видим, не торопятся давать пояснения.

Во вдруг повисшей после этих слов тишине негромкий всхлип девушки прозвучал очень пронзительно, я даже вздрогнул от неожиданности. Дана так уютно и удобно устроилась на моих коленях, что я практически забыл о ее присутствии.

— Рина? — озабоченно позвал я, пытаясь отстраниться и заглянуть ей в глаза, но девушка неожиданно цепко держалась за тунику, настойчиво пряча лицо. Не применять же теперь силу! — Что с тобой?

— Плачет, — со смешком сообщил очевидное Хала, с большим интересом и даже как будто удовольствием нас разглядывая. Сама Рина давать пояснения не спешила, только еще раз совсем тихонько шмыгнула носом.

— Почему? — спросил я у того, от кого получить ответ было проще.

— М-да. Вроде вылечился, но как был железякой, так и остался, — укоризненно покачал головой Пустая Клетка. — Тебя ей жалко, чего непонятного-то? Брата трагически потерял, живешь чужой жизнью, Искру утратил — сплошные несчастья. Ладно, не сверкай на меня глазами, я и так понял, что Хала сделал свое дело и может уходить. Дальше-то, надеюсь, уже без моей помощи справитесь.

Он пакостно ухмыльнулся, похабно подмигнул и действительно вышел.

Я только тяжело вздохнул, качнув ему вслед головой. Никогда я не пойму этого человека.

Даже не знаю, кто из них сложнее — Пустая Клетка или Алый Хлыст. Первый старше, но у второго поле для деятельности гораздо обширнее…

Глава 19 Жертва Вечному Дитя

Рина Пыль Дорог

Смятение. Пожалуй, этим словом можно было полностью описать мое состояние в это утро. Смятение и невероятная, не позволяющая толком двигаться слабость.

Сначала смятение разбавил страх, когда я осознала, что нахожусь рядом с Ивом, наедине, да еще в такой обстановке. Но это быстро прошло, я почти сразу почувствовала, что он здоров. Не поняла, почему и как это вдруг случилось, но страх уступил место радости.

Потом смятение усилилось и переросло в глубокое смущение, когда Ив вдруг заговорил про поцелуй. Я бы непременно испугалась и отказалась, но меня остановил взгляд мужчины. Тот самый жадный, обжигающий взгляд потемневших серых глаз, какой я видела во сне. Лишенный лихорадочного блеска и жестокого безумия, завораживающий… Я кивнула — не то Иву, не то своим воспоминаниям.

Смятением сопровождался поцелуй и непривычные ощущения, которые будили во мне прикосновения мужчины. Неясное томление, никак не находящее выхода, одновременно было сладким, приятным и ужасно злило, потому что казалось лишь намеком, отзвуком чего-то большего — а большего так и не случилось, потому что Ив прервал поцелуй. Странная жажда сменилась досадой и обидой, а потом — снова смущением, когда я все же догадалась, чего именно мне так хотелось, но не удалось получить.

Потом пришло восхищение, приправленное каплей стыда, когда я украдкой любовалась красивой поджарой фигурой Ива, не скрытой одеждой. И ловила себя на мысли, что мне очень хочется прикоснуться к гладкой коже, под которой перекатывались мышцы. Обнять широкие плечи, скользнуть ладонями по мускулистой спине, по узкой талии…

Потом усталость немного отступила, как будто она прилипла к моей коже, и утекла прочь, смытая теплой водой.

Потом Ив вдруг усадил меня к себе на колени и опять начал подтрунивать, чем в очередной раз с явным удовольствием вогнал в краску. Но, несмотря на стыд, объятья мужчины я не покинула даже тогда, когда в них отпала надобность, а он и не настаивал. Напротив, поглаживал задумчиво по боку и бедру, и я млела от этой тихой, уютной ласки, от близости предмета своих чувств, от — буквально! — воплощения моей недавней мечты. Да, все это было разбавлено смятением и растерянностью, потому что я не знала, как быть и что делать, и даже предположить не могла, к чему приведет. Но тем не менее мне было хорошо, и уж точно я не собиралась протестовать. И даже вновь навалившаяся вместе с головной болью свинцовая тяжесть мало меня беспокоила: не нужно никуда идти, можно уютно устроить голову на сильном плече и совсем ни о чем не думать, наслаждаясь тем, как неприятные ощущения истаивают просто от одних его прикосновений.

А потом Ив, удивительно спокойно и почти без эмоций, рассказал историю обретения чужой силы. И я чувствовала, что ему действительно не больно вспоминать, он пережил все это уже давно и давно смирился. Даже понимала, что последующие годы его жизни были гораздо страшнее тех событий. Но не сумела удержать слез жалости к тому перепуганному мальчишке, который вдруг остался один у постели умирающего брата. Ясно, будто своими глазами видела израненного мужчину, в бреду повторяющего, что нельзя оставить гарнизон, и плакала о нем тоже. И о нынешнем Иве. Даже не столько из-за его безумия, сколько… почему-то в этот момент меня гораздо сильнее пугала мысль, что он вынужден проживать чужую жизнь. Не за себя, наивного мальчика-дана, сильного целителя, а за жесткого, волевого старшего брата — боевого офицера. Что он вынужден был ломать себя, менять, подстраивая под чужое имя, под чужой долг и собственное безумие.