Железный Тюльпан

— Сколько, говоришь?.. Ну-ну, сколько… Картины Ахметова бесценны. Ты, крошка, никогда не сможешь ее купить. Потому что я изобразил здесь свою беду. Свое дикое несчастье. Я процарапал здесь свою боль. Сильную боль. Ты такой и не нюхала.

Я ощупывала его лицо глазами. У меня закружилась голова. О какой беде он говорит?!

— Хочешь, расскажу?.. Мы ведь пришли разговаривать… пить, есть, говорить. Со мной так давно никто не говорил. Они в «Парадизе» все зовут меня — Эмигрант… Эмигрант, слышишь ты!.. Я просто — Эмигрант… Уже не Канат Ахметов… У меня уже нет имени. У меня нет возраста, нет имени, нет страны… а пола что, тоже у меня нет?!.. Ну уж нет, дудки… Я еще мужчина… Я… еще… художник!.. и мужчина!..

Он замолчал. В тишине я услышала, как он скрипит зубами.

— Там, давно, далеко, я любил женщину. Она была моей женой. Ты, слышишь!.. ты, бездарная певичка… У меня была жена. Самая красивая жена на свете. Красивая, как цветок.

Я схватила себя за локти, чтобы не прыгали руки. Говори! Говори!

— Я так любил ее. — Голос говорившего охрип, будто он выстыл на морозе. — Мы так прекрасно жили. Я писал ее… о, где ни попадя, на чем ни попадя… раздевал, писал голую… целовал ее колени, швырнув кисти к чертям куда подальше, раздвигал ее ноги… Там… знаешь, там!.. о, там у нее все было — как цветок… Лепестки тюльпана… Я целовал эти лепестки… Она смеялась, стонала… Я любил распускать ее черные волосы, погружать в них лицо, руки… Она вся пахла пряностями, корицей, марципаном, Востоком, она была такая сладкая… моя Рита!.. Залман выставлял тогда меня на Манхэттене. Его… кокнули. Кто?.. Разве можно узнать когда-нибудь, кто кого на этом свете убил?.. Это все только на том свете будет ясно. Мы тут — слепцы!.. слепцы старика Брейгеля, и мы бредем, беспомощно схватившись друг за друга… и валимся, валимся, валимся в пропасть… и вопим как дураки: спасите!.. помогите… а сами уже летим задравши ноги…

Он замолчал. Я крепко сжала зубы. Боялась спугнуть его. Плеснула водки в чашки — себе и ему. Залпом выпила свою.

— Ну?.. Ты про жену говорил…

— Да, про жену. Про жену, верно! — Он выпил, подхватил двумя пальцами ломоть сырокопченой колбасы из мясного ассорти, что мы приволокли из «Парадиза». — Жена моя прелесть… другой такой на свете нет… сбежала от меня с любовником. Старая история! С любовником, с русским любовником, в Нью-Йорке полно русских, где она его подцепила, да еще и в Италию, ах, как романтично… Из Америки — в Италию… Черт бы драл… суки… — Он зажевал колбасу, жевал долго, вслушиваясь во вкус, в свое чавканье, как в музыку. — А я так хотел в Италию с ней поехать… Вместе с ней — поглядеть Микеланджело, Рафаэля… А я ее… драгоценностями засыпал с ног до головы!.. я-то ей… жемчуга к ногам… алмазы… одно колье у меня от нее осталось, она все украшения забрала с собой, сука, когда убегала!.. а вот про него забыла… оно так и лежало рядом с палитрой, в мастерской… алмазное колье… и алмазики складывались, ха-ха-ха, во что бы ты думала, Любочка!.. в тюльпан… этот цветок меня преследует, он мне… да, да, уже надоел…

Он шумно выдохнул. Я сидела как на иголках. Черные тараканы, приклеенные к ночному горшку, были похожи в полумраке каморы на черные агаты.

— Что так смотришь?.. — вскинулся он. — Пьяный я, да?!.. Не пьянее тебя… И вот я стал жить без нее… жить-поживать, добро терять!.. кто-то, хакер какой-то скребаный, влез в мой счет… раздули дело… никого, конечно, как всегда, не нашли… все бьютифул и о’кей… я разорился, я переезжал с хаты на хату… я мучился. Я хотел… сюда!..

Он выкрикнул это так жалко, что мне захотелось схватить его седеющую голову, обнять и прижать к груди, исцеловать это раскосое лицо.

— И я пришел в порт… я стал удирать… у меня не было визы, не было денег, я из гордости не занял ни у кого… я постеснялся занять… меня многие знали, помнили… помнили мою славу… но я так хотел уехать, вернуться… я бредил Маросейкой, Якиманкой, Арбатом, Тверским бульваром… бредил Москвой… и я сказал себе: ступай в порт, подбей матросиков с русского лайнера, с нового «Титаника».. лучше напорись на льдину и утони, это будет лучше… заплати!.. улести… А платить-то нечем, кроме… кроме того алмазного колье, ее колье, что я не продал, я на него смотрел, вспоминал ее, матерился и плакал… я медитировал, Любка, на это колье… И вот я его взял и пошел в порт, я придумал: я договорюсь с матросиком каким-нибудь славным, и он спрячет меня у себя в каюте, провезет тайком, а мне и жратвы особой не надо, ну, хлеба пусть с камбуза притащит, глоток воды… И я нашел такого матроса… добрую душу… и я ему сунул эту алмазную игрушку… мою последнюю память о ней… и он взял…

Колье. Алмазное колье в виде тюльпана. Где я видела такое?!

Фото. Фото в VIP-журнале. Искрящийся алмазный цветок на груди смеющейся у фонтана Треви Любы Башкирцевой.

Почему я не видела это колье в ворохе Любиных украшений в большой шкатулке, которую приносил мне Беловолк время от времени, когда я одевалась на концерт или мы оба собирались на вечер, раут или прием?!

— Он взял и довез тебя до России.

— Он взял, матрос, шельма, еще бы… и мы доплыли до России… и, пока я плыл, я плакал о потере… еще об одной потере…

— О какой?.. — Мой голос сошел на нет. Меня всю колотило.

— Хо-хо, детка… Я так ее любил, что я захотел… ну да, не смейся, как это смешно!.. ее убить… Я сильно любил ее и так же сильно захотел ее убить. Это было мое право. Право мужа… и любящего человека… Наша любовь принадлежала нам… Нам — и только!..

— Но она же, ваша жена, была свободным человеком. Она имела право…

— А я?! Я не имел права ее убить, если я так захотел?!.. Ну-ну, не бойся, крошка, у меня не получилось… Все рухнуло… А я ведь сделал оружие, для того, чтобы ее убить. Мне его сделал монгольский мастер, старик монгол Цырендоржи… там, в Чайна-тауне, в китайском квартале, в ресторане, похожем на фанзу… или на бумажный, на карточный домик… весь исписан иероглифами… Я пришел к Цырендоржи и сказал: от меня ушла жена, я вернусь в Россию, разыщу ее и убью сначала ее, потом ее любовника. Монгол засмеялся: а ты найдешь их?.. Найду, сказал я… и взял с ресторанного стола свечу и поднес к ладони, и так держал огонь, пока не запахло паленым… и монгол выхватил у меня свечу и крикнул страшно: брось!.. я верю тебе…

— Я тоже верю тебе. — Я положила руку на его руку и крепко сжала ее. — Говори. Говори.

— Я… я заказал ему оружие. Я сказал ему: сделай такую штуку, чтобы это не было похоже на обычное оружие!.. на нож, на кинжал, на револьвер, на лезвие… на то, что стреляет и режет… чтобы то, что убивает, было запрятано внутри… Х-ха!.. он понял меня, прожженный монгол… Он… согласился. Он сказал: я знаю древние китайские тайны, тайны оружия династии Тан, тайны Чингисхана… устройство самурайских тайных мечей… древние секреты… я сделаю тебе, что ты хочешь, сказал он, но для этого надо заплатить мне, ха-ха!.. А-ха-ха!.. а денег-то у меня уже не было… а колье жены я приберегал на оплату возвратной дороги… И тогда я сказал ему: заказывай любую картину, Цырен, друг, я тебе напишу, только холст и краски — твои… И он крикнул мне так весело: напиши мне на всю мою жизнь красивую голую женщину, и чтоб я все время смотрел на нее, и у меня всегда стояло!.. ха, ха, ха… И я написал ему красивую голую женщину, Любка… Угадай, с кого я ее списал?!.. Угадала?!.. А?!..

Меня колыхало, как в том корабле, в том океанском пароме, в котором он, в трюмном затхлом закутке, в запахах мазута и мешковины, возвращался на родину.

— Ты написал жену?..

— А кого же еще?!.. Голую, лежащую в подушках, расставив ноги, будто она собирается меня принять в себя… с распущенными волосами… И Цырен весь соком изошел, когда увидел… И хлопнул меня по спине, и завопил: я сделаю тебе то, что ты хочешь! И ты убьешь этим неверную жену, ведь неверных жен всегда убивают, не правда ли?!.. а-ха-ха-ха-ха…

Он так хрипло засмеялся, что я вздрогнула. Дьявол. Я сидела и беседовала с дьяволом.

Не выдумывай, Алка. Слушай и запоминай. Тебе невиданно повезло. Только не спугни его. Не спугни.

— Эта игрушка была хороша… ох, как хороша!.. Это было настоящее произведение искусства… Черт побери, эту штучку хотелось взять в руки, нянчить, как ребенка, взвешивать на ладони ее сладкую тяжесть… она была такая красивая и сладкая, такая волнующая, как… как женщина… как драгоценность… как хорошая живопись, мать ее… Я был там, в мастерской Цырена, когда он мне ее делал. Я следил, как вздымается молоток в его руке. Ковка — древнее ремесло… такое же древнее, как живопись… удовольствие смотреть на мастера… как на акт… как на любовь… Он делал Тюльпан на моих глазах… делал… делал… И еще он вделал в него такое… такое… об этом сейчас нельзя говорить… Ты!.. Любашка!.. Что так смотришь?!.. Я… вспомнил тебя… это ты стояла за окном, ты показывала мне Тюльпан через морозное стекло… ты… ты… Отдай мне его!.. Отдай!.. Я тебе — картину, а ты мне — его!.. А-ха-ха-ха-ха…