Желтый металл. Девять этюдов

— А Арехта Брындык разве живет с вами не общим хозяйством? — спросил Нестеров.

— Он когда даст мне в месяц на хозяйство рублей сто, когда — и не даст, я не спрошу. Я сама себя кормлю, — объясняла старуха. — Он живет в пристройке. В хату попросится зимой месяца на два, пока холодно. Мы с ним, бывает, по неделям слова друг другу не вымолвим.

Нестерову верилось, что она говорит правду.

— А почему же это так? — спросил он.

— А так… Старые. Надоели друг другу давно. Молодым того и не понять. — И старуха спросила Нестерова: — Долго ль будете шарить у меня? И вам и мне спать пора бы.

— Это верно, — согласился Нестеров. — Да у нас служба такая. Вы на нас не сердитесь.

— А я и не сержусь. Служи?те.

Спокойствием, манерой говорить, даже внешностью старая Брындык напоминала Нестерову что-то забытое с детства или виденное в армии, когда его полк проходил южные области в сорок четвертом году.

— А вы откуда будете родом?

— Из курских, с самого края. Мы, как по-старому говорили, водились между кацапами и хохлами — так нас по-деревенски и дразнили «переводнями»; значит, ни в тех, ни в сех.

— А муж ваш?

— Брындык? Он прилуцкий, стало быть — из хохлов.

— Давно вы здесь живете?

— С двадцать девятого. А он позже приехал. Потом в тюрьме сидел — то вы знаете. Долго его не было.

— Я вас вот о чем прошу, — сказал Нестеров, — у вас тут двое наших товарищей останутся: чтобы никто не знал, что они здесь. Соседям — ни слова. И сами со двора пока не выходите.

— Да уж я поняла, — согласилась старуха. — Когда его перед войной брали, дня четыре так сидели. Вы прикажите, хлеб приносили бы, не забудьте… Эх, думалось мне, успокоился старик! Горюшко его. Сказала ему тогда: «Не лезь ты в ихнюю артель». Так нет!

Эти слова насчет артели Нестеров запомнил. Впоследствии знаменитой художественной артелью «Кавказ» занялись внимательно.

2

Пока же вместо трех человек, обвиняемых показаниями Леона Томбадзе и Антонины Окуневой в скупке золота, нашелся только один — Магомет Абакаров.

В его квартире было описано много ценных вещей, которые могли служить косвенными уликами и быть в дальнейшем конфискованными лишь по решению суда. Был изъят и золотой песок, — около восьмидесяти граммов, оставленных Абакаровым для заказа подарков дяде Сулейману из города К. В дальнейшем, особенно после установления тождества этого песка с золотом-шлихом, расхищенным на Сендунских приисках, эта находка послужила серьезной уликой против Абакарова.

Абакаров тяжело прощался с новорожденным сыном и с красавицей женой, легкомысленную голову и пустое сердце которой, как он надеялся, образумит и свяжет с помощью ребенка. Но был сух, мрачен, спокоен. И ушел из дому, подняв уродливую голову, будто на прогулку.

На допросе Абакаров признал знакомство с Леоном Ираклиевичем Томбадзе, местным ювелиром, признал наличие дяди Сулеймана Ибрагимова, проживающего в узбекском городе К. Но от предъявленного ему обвинения в скупке и перепродаже краденого золотого песка отказался категорически.

Леона Томбадзе он охарактеризовал как враля, хвастуна, парня легкой души и глупого, который просто сдуру может кого хочешь запутать и оговорить.

Абакаров показал, что летом ездил в Среднюю Азию, был в К., видел дядю, а потом поехал в старинный город Б., который лежит недалеко от К. Ездил он в отпуск рассеяться, интересовался древностями, и только.

Абакаров разумно не отрицал факты — в его паспорте была временная прописка города Б., где он останавливался в гостинице — но толковал их по-своему. Его интерес к среднеазиатской архитектуре был уж очень мало правдоподобен, однако иного объяснения он не нашел.

Как видно, изумительные древние памятники, которыми действительно богата Б., произвели сильнейшее впечатление на этого чуждого искусству и малограмотного человека. На такой позиции и оставался Абакаров до конца следствия по делу Окунева, Окуневой, Томбадзе и других: отрицал и отрицал.

Его действительные похождения в Средней Азии были разгаданы позже, другими следователями и по другим делам, связанным с разоблачением преступных действий и обширных спекуляций видного б-ского хозяйственника. Того, чье широкое лицо и тучную, крупную фигуру Абакаров знал и помнил под именем Хусейна, Гуссейна или Хоссайна…

3

Один из философов прошлого столетия так определял роль случаев в жизни человека: «В то время, как действия человеческих коллективов могут быть решены подобно математическим уравнениям, судьба отдельного индивидуума является загадкой».

Арехта Григорьевич Брындык действительно исчез не зря, и не случайно его не было дома. Но помогла ему чистейшая случайность, которыми так богата жизнь личности. Он узнал об аресте Леона Томбадзе в тот же день, когда этот арест был произведен работниками С-ской милиции.

Когда задержанного в С-и Томбадзе выводили из квартиры его приятеля и усаживали в автомобиль, мимо, на вокзал, не спеша проходил знакомый Леона, часовщик из Н-ка, приезжавший в С-и по делам своей артели.

Остановившись на другой стороне улицы, этот часовщик при всей быстроте краткой сценки разгадал ее значение. Впрочем, особой догадливости не требовалось: перекошенная физиономия красавца Леона и форма милиции говорили сами за себя.

У этого часовщика были связи с Томбадзе по покупкам небольших партий золотого песка: по двадцать, по тридцать граммов. Поэтому вернулся он в Н-к взволнованным. Через полчаса после своего возвращения он рысью примчался в мастерскую и рассказывал двум товарищам, у которых рыльце было тоже в пушку, о многозначительной сцене, невольным свидетелем которой ему довелось быть. Именно в этот момент Брындык просунулся в тесную каморку получить часы, отданные в чистку. Хотя он и был знаком с часовщиками, но его появление прервало рассказ. Однако старик успел уловить связь между словом «арест» и фамилией Леона.

Не подав виду, Брындык получил часы, вернулся домой и принялся собираться в дальний путь, аккуратно набивая бельем и вещами пузатый парусиновый чемодан собственного изготовления.

Брындык не спешил, не волновался. По опыту он знал, что сумеет опередить приказ об аресте, даже если Томбадзе задержан по «металлу» и начнет быстро, охотно признаваться.

Что Томбадзе задержан именно по металлу, что он не будет стоек, Брындык не сомневался. Если бы старик был образованнее, он определил бы свои выводы как интуитивные.

Брындык обладал крестьянским фатализмом, позволявшим его предкам выносить многие-многие невзгоды без ропота, без протеста, без попытки даже найти причину.

Арехта Григорьевич не пытался обвинить себя в неосторожности, в легкомыслии, которое было в его связи с Томбадзе. Что теперь делать, размышлял он, рассеянно подмалевывая очередную нимфу, распустившую дебелые телеса на берегу ручья из синьки. Заняв свои руки чисто механической работой, он думал.

О своих чувствах он не рассказал бы и себе.