Желтый смех

Феномен посмотрел на меня с интересом.

— Откуда вы? — сказал он.

— Ах! дорогой мой, оставьте это…

— Вы знаете женщину, которая была здесь пять минут тому назад?

— Нет, — ответил я. — Это какая-то незнакомка. А Жорж Мерри, что это за тип?

— Скотина, — поспешил ответить Принц Гамлет… — Ах! Несчастная… мне ее жаль… Смотрите, со мной, она… — Он попросил вынуть из его кармана кошелек, посмотреть его на свет, как свежее яйцо, затем, понизив голос: — У меня… здесь… тысяча!

— Вы один!

Эта фраза хлестнула его по лицу, как струя горечи, если можно так выразиться.

Один! Он еще об этом не подумал!

Я сделал вид, что хочу уйти.

— Возьмите меня… — завопил Принц Гамлет, — не оставляйте меня здесь! Веселый юноша, доброе сердце, умная голова! Не оставляйте меня здесь, милый, благородный, прелестный артист, образ ангела, красавчик, слава диванов… Возьмите меня, я вас…

— Я возьму вас с собой, Принц Гамлет. Я не хочу оставить вас одного на траве — птицы склевали бы вас еще до конца лета.

Я взвалил чудовище на плечи и, раздумывая, направился по дороге к нашему жилищу, рассчитывая найти там Мушабёфа.

***

Хижина была пуста! Я тщетно осмотрел все углы, предварительно посадив моего товарища в старую корзину, поддержав его равновесие свернутым в комок платьем.

Мушабёф еще не вернулся.

С наступлением ночи мною овладело беспокойство. Я вышел из дома и прокричал изо всех сил на все четыре стороны, сложив руки рупором:

— Ое! ое! ое! Мушабёф! Мушабёф!

Эхо ответило: «Шабёф», и я вернулся в хижину готовить обед, предоставив судьбе заботу закончить это дело. Сидя вдвоем с Принцем Гамлетом, я подкрепился доброй бутылкой вина, причем и он принял в этом участие, как мужчина. Затем он отдал мне на сохранение свою тысячу франков, взяв с меня расписку. Смысл всей жизни Принца Гамлета заключался в отсутствии у него четырех конечностей, собеседник он был очень плохой.

В глубине души он горько сожалел об отсутствии публики — ценителей, проходящих вереницей перед его особой; он сожалел также о потере кипы открыток, изображавших его сидящим на подушке в костюме, который еще был на нем.

***

Мы поспали ради развлечения, а когда я проснулся, первая моя мысль была о Мушабёфе, который все еще отсутствовал. Я предоставил Принца Гамлета его грезам, а сам пустился в путь на поиски приятеля.

Наступил рассвет со свежим благоуханием нормандского неба. Над лугами, над Сеной, над болотами стоял туман. Я пошел по откосам, желая сверху видеть окрестности, и размышлял о событиях прошлого дня.

Ясно, что я должен был стать между Жоржем Мерри и молодой девушкой. Но, в общем, лучше, что случилось так. Присутствие женщины в хижине предвещало распри, ссоры, борьбу, как в первые дни человечества. Я люблю и продолжаю любить спокойствие, и поэтому, взбираясь на утесы, я окончательно успокоился, находя, что если роль моя во всей этой авантюре была и недостаточно благородна, то, во всяком случае, достаточна умна. Ах! если бы Жорж Мерри показался мне слабее меня, я, быть может, не колебался бы, но уберечь себя от Желтого Смеха для того, чтобы пасть под ударами гнусного детины, — об этом было отвратительно подумать даже в его отсутствие.

Я продолжал путь, рассуждая сам с собой о моем поведении. Запел петух — словно сторожевой рожок, созывающий команду, и вызвал солнце, лощеное и сверкающее, как бляха на портупее. Так как появление этого светила рассеяло туман, покрывавший, словно вата, долину, я мог бросить взгляд на пейзаж, расстилавшийся у моих ног, и отыскать опушку леса, где накануне я присутствовал при похищении молодой девушки и сделал ненужное приобретение в лице Принца Гамлета.

Зеленый луг, усеянный омегами с изящными зонтиками, не представил моим глазам ничего необычайного.

Дикие бараны и коровы паслись там, иногда без всякого повода начиная гоняться друг за другом, чтобы тотчас же заняться кой-чем другим.

Пытались резвиться неуклюжие, неповоротливые телята; бык, еще наполовину домашний, мычал, как скотина, требуя плуг и стрекало погонщика. Я не приходил в восторг от этого зрелища, несмотря на его бесплатность: я перевидал очень много интересного в прошлом и потому был равнодушен к сладким волнениям, которые природа дарит горожанам. Желание неведомого приковывало мое внимание к опушке рощи.

С трубкой в зубах, я поджидал появление беглеца Мушабёфа, Жоржа Мерри и молодой девушки в теннисной фуфайке.

Я оставался на моем посту добрых два часа, растянувшись на земле, подперев подбородок скрещенными руками; положив рядом револьвер, я искоса поглядывал на него с тайным желанием не иметь в нем нужды.

«Если бы мы могли все уладить по-хорошему, — думал я, — но нет, эта проклятая девка все испортила! Мушабёф ее хочет, Жорж Мерри ее хочет…»

Мысль о третьем разбойнике вызвала у меня улыбку… в конце концов… могло случиться и так, что роль третьего разбойника выпадет на мою долю, что молодая красавица, убежав от двоих искателей ее красоты, упадет без чувств ко мне на руки, протянутые, как носилки.

Эта мысль вызвала во мне несколько горячих приливов гордости. Я вынул из кармана зеркало и, посмотревшись в него с важностью, решил более тщательно бриться ввиду предстоящих возможностей.

Выстрел из охотничьего ружья, грубый, как пощечина, оторвал меня от моих мыслей. У опушки леса в чистом воздухе поднимался маленький клубок белого дыма. Последовал второй выстрел — эхо повторило его — и я увидел человека с непокрытой головой, вышедшего из чащи и бросившегося бежать со всех ног по направлению к болоту. Я был изолирован на моем наблюдательном пункте в самом центре происходившего. С одной стороны, надо было бы спрыгнуть с высоты ста футов, чтобы попасть в долину, а с другой — сделать добрых два километра, чтобы спуститься с утеса. Раздался третий выстрел, и я увидел нападающего. Это был Жорж Мерри, — я узнал его по красной фуфайке.

Первый из двух субъектов, которого я не сразу узнал, бежал теперь к подножью утеса, другой его преследовал и, будучи проворней, нагонял его.

— Мушабёф! — крикнул я.

Голос мой был слышен на большом расстоянии. Человек, так названный, поднял голову. Это был он. Из его груди вырвался крик отчаяния, он показал мне ружье, в котором больше не было патронов.

— Держись, я иду!

И я пустил пулю в Жоржа Мерри, который поднял голову и показал мне кулак, не замедляя, однако, бега.

Я бросился бежать по тропинке, спускающейся к равнине. Раз двадцать я едва не переломал себе кости; камни скользили под сапогами. Вынужденный обогнуть обрыв, так как тропинка делала петли, я потерял из виду Мушабёфа и Мерри. Выстрел, смягченный заслоном скал, подбодрил меня, и, совершенно запыхавшись, я вылетел на лужайку. На расстоянии ста пятидесяти метров от меня Мушабёф поджидал Жоржа, держа огромный камень в руке. Он был в крови и, казалось, терял силы. Что касается Жоржа Мерри, то его толстая, красная физиономия, вся в поту, походила на кусок мяса, опущенного в кипяток. Он бросил револьвер и, с ножом в руках, преследовал свою жертву.