Жемчуг покойницы

Я давно потерял счет времени и путался в днях недели. Был сырой ноябрьский вечер. Я сидел в оранжерее, накачиваясь портвейном и пытаясь читать одну из книг, взятую наугад из обширной отцовской библиотеки. Это был тяжелый фолиант – довольно-таки сносный перевод одного древнего философа. По нескольку раз вчитываясь в одно и то же предложение, я с трудом пытался осилить смысл. Наконец, с раздражением захлопнув книгу, я уставился в окно, испещренное ручейками дождевых капель.

…Мне подумалось, что подвал нашего дома превратился в большую могилу, ведь тела моих товарищей так и не были найдены. Возможно, они до сих пор покоятся там, вынесенные в известковые тупики, или гниют под завалами. Вскоре, после того как вода схлынула, была приглашена специальная комиссия, целью которой было объяснить случившееся. Было исписано немало бумаги, с чертежами катакомб и подземных озер. Стрелками были обозначены течения грунтовых вод.

Как я уже сказал, тела моих друзей обнаружить не удалось, но их гибель косвенным образом помогла раскрыть преступление, ставшее легендой, а главное – восстановить доброе имя графа Суравова. За таинственной дверью действительно оказалась разветвленная система коридоров. И на одной из стен, под сохранившимся факельным кольцом, было обнаружено признание некоего Копхаута, замурованного здесь родителями пропавших девушек, во главе с графом Суравовым, узнавшим правду из некоего письма, полученного им в тюрьме. Здесь и была неточность, которую я допустил в своем рассказе: ведьма отправила свое послание не в тайную полицию, а самому графу! Как могло случиться, что я сочинил то, что уже случилось много лет назад? Эта мысль не давала мне покоя, но решение сей задачи оказалось не под силу моему воспаленному разуму…

Останки управляющего, скорее всего, тоже унесла вода, но послание осталось. Стена, испещренная полустертыми латинскими буквами, так и осталась бы необнаруженной, если бы не мое тщеславие. Я хлебнул портвейна и закрыл отяжелевшие веки.

– Скучно, Берков… – послышался издалека до боли знакомый голос.

От неожиданности пальцы мои разжались – и стакан, упав на мозаичный пол, разбился. Меня колотил озноб. Я резко встал и пошатнулся, почувствовав головокружение… Стены, деревья, цветы, лианы – все закружилось вокруг меня в диком темпе.

– Скучно, Берков! Скучно! Нам скучно! – неслось со всех сторон.

И внезапно все погрузилось во тьму…

Я открыл глаза, лежа одетым поверх одеяла в собственной кровати, – должно быть, слуги перенесли меня сюда. Чувствуя ломоту во всем теле, я с трудом дотянулся до шнурка, висевшего слишком высоко над кроватью, и позвонил в звонок. Явилась Берта.

– Вы уже проснулись? Доброе утро! – пробасила она, ставя на тумбочку поднос со стоявшим на нем кофейником, молочником, чашкой и оладушками, от которых шел пар.

– Доброе… Берта, какой сегодня день? – спросил я.

– Сегодня шестое ноября, – не задумываясь, ответила она.

– Шестое?

Я потер виски, взъерошил волосы и попытался посмотреть на служанку, но она стояла против окна, а дневной свет нестерпимо резал мне глаза.

– Ну да! – сказала Берта. – Годовщина того… происшествия… – Она умолкла.

– Спасибо, Берта, ступай…

Едва дверь за ней закрылась, я встал с кровати и подошел к зеркалу. Оттуда на меня смотрел человек с взъерошенными волосами и серым опухшим лицом – мало напоминавший того застенчивого юношу, каким я был когда-то.

– Что же делать? – спросил я у него.

Человек из зеркала криво ухмыльнулся:

– Сам знаешь. – И запустил в меня тяжелым подсвечником, отчего поверхность стекла тотчас покрылась паутиной трещин, изуродовавшей и без того непривлекательный образ.

…Я пишу эти строки шестого ноября 19.. года. Годы сомнений и угрызений совести подточили мое здоровье – меня мучают мигрень и одышка. Слуги один за другим оставили этот дом – все, кроме Берты: она одна из всех сумела приспособиться к моим слабостям. Год назад и ее не стало.… Но не надо меня жалеть, господа! Я не одинок! В оранжерее, среди высохших растений, которые после смерти Берты некому стало поливать, сегодня накрыт стол на пять персон. Горят свечи, здесь тепло и уютно – а за окном как всегда бушует непогода.

…Но, чу! Слышите шаги? Это начинают собираться мои друзья, в отличие от меня, молодые и красивые, как в тот вечер. И я сделаю все, чтобы они не скучали!

***

Александр Антонович Берков умер в субботу шестого ноября тысяча девятьсот четвертого года в своем поместье в возрасте двадцати девяти лет.

Вдова Пейца

Солнечным утром, когда солнце еще не успело как следует нагреть крыши домов и осушить росу в садах и палисадниках, в город въехала повозка, запряженная парой вороных коней. Прогромыхав по брусчатке городской площади, она свернула вниз, на улицу Ткачей, и сопровождаемая лаем бродячих собак, остановилась, наконец, у заколоченного дома Пейца, в котором вот уже года два никто не жил: хозяин в один прекрасный день исчез и до сих пор о нем не было никаких известий.

В окошках соседних домов немедленно показались лица любопытных горожан. Возница был нездешний – это они сразу определили по крою штанов и чудным сапогам с большими отворотами и коваными мысами.

Соскочив с козел, кучер обошел повозку сзади и помог выбраться женщине, которой, судя по осанке, было лет около двадцати пяти. Несмотря на июльскую жару, с утра дававшую о себе знать, женщина была одета в черную юбку, заметавшую ее следы, когда она шла к дому по пыльной дороге, и черную же блузку, с рукавами длинными настолько, что были видны лишь кончики ее тонких пальцев. На голове дамы красовалась шляпка с вуалеткой, скрывавшей лицо наполовину и оставлявшей для обозрения лишь великолепно очерченный рот и подбородок с ямочкой посередине. Волосы были зачесаны и убраны под шляпку. Величественно, словно королева, она вошла в дверь, которую распахнул перед ней, предварительно содрав доски, извозчик.

– А она хорошенькая! – закручивая ус, сказал Райда, отвернувшись от окна, но столкнувшись с сердитым взглядом жены, поспешил добавить: – Правда, худа – может, болеет?! Да и лица не видать…

Женщина презрительно фыркнула и отняла у мужа пивную кружку, которую тот любовно прижимал к животу.

– С утра залил глаза свои бесстыжие! – прошипела она и, обтерев кружку передником, поставила ее на полку.

– Ну что ты, что ты, Мария, взъелась?! Ты же знаешь: из-за проклятой жары я чувствую себя совершенно ни на что не годным. И лишь глоток холодного пива…

– Хватит болтать, Райда… – перебила его жена. – Скоро обед, иди работай.

– Но жена… Всего лишь кружечку, а? Жарко…

– Ну уж ладно, – смягчилась Мария, – что с тобой сделаешь, старый ты черт!

Райда мигом добрался до кружки и спустился в подвал, где в холодке стоял вожделенный жбан превосходного пива, насыщая влажный воздух запахом солода и хмеля. Мужчина втянул носом и, зажмурив глаза, покрутил головой от удовольствия.

Между тем его жена, повязав на голову пеструю косынку и схватив корзину, вышла из дома. В это время она обычно отправлялась на базар, но сегодня повернула в противоположную сторону. Пройдя несколько шагов, она столкнулась с соседкой Петрой, к которой направлялась, для того чтобы поделиться последними новостями. И как оказалось, Петра сама спешила к ней.

– А у нас напротив, в дом Пейца, вселилась какая-то женщина вся в черном! – выпалила Мария.

– Да. Мой младший сынишка тоже ее видел! – закудахтала Петра. – Вот, иду к тебе спросить: что за особа, откуда свалилась на нашу голову?

Мария подняла вверх брови:

– А мне почем знать? Она только приехала… И кучер у нее… такой чудной! Но он почти сразу уехал, как только содрал доски, которыми был заколочен дом.

– А может нам… – неуверенно начала соседка.

– …Зайти? – продолжила Мария. – Не думаю, что сейчас это удобно, дорогая… Эта дама, должно быть, устала с дороги – ей надо разложить вещи… Впрочем…