Жемчужная Тень

Я прикидывала, как бы избавиться от общества Луна. Мне совершенно не нравилось, как он выглядит — вид такой, как будто он безумно меня боится, непонятно почему.

Лун вдруг словно утратил всю свою энергию. Я сказала, что мне пора идти.

— Не уходи, пока не скажешь, как тебе удалось узнать. — Теперь Лун весь притих, съежился.

— Узнала что? — нетерпеливо бросила я. — Лучше скажи, что это ты там пьешь?

— Чай, а может, кофе, — ответил Лун, глядя в чашку, ибо человек он был исключительно правдивый. Что-что, а правду Лун любил всегда.

— Как ты восстала после падения, — сказал Лун. — Должен признать: когда ты сказала это, у меня голова пошла кругом. Впрочем, через день-другой я приду в себя. Только скажи мне, как…

— Эта фраза, — сказала я, — означает скрытое продвижение к головокружительным высотам. Речь идет об искусстве слова.

— Понятно, —протянул Лун. — То есть мне кажется, —добавил он, обдумывая какую-то новую мысль, — что понятно.

— О чем это ты и почему говоришь курсивом? — спросила я.

— Нет, это тысначала скажи, — подозрительно вымолвил Лун, — о чем это тыговоришь?

— Ничего не происходит, — сказала я загадочно — ибо уже заинтересовалась тем, что у него там в голове крутится.

— А-а, — протянул Лун, — тут все дело в Луне, верно?

— Да, — согласилась я, потому что всегда терпимо относилась к художественной лжи.

Лун с силой втянул в себя какие-то частицы, разлитые в воздухе, затем выдохнул их назад.

— И только? Или что-нибудь еще? — осведомился Лун.

— Хэмпстед, — наугад сказала я, памятуя о том, что с этого слова все и началось.

— Ах да, — сказал Лун. — Что ж, расскажу тебе истиннуюисторию, потому что, кто бы ни поделился с тобой этим секретом, десять против одного, все напутал. Правду ты услышишь от меня.

Перед тем как воспроизвести тут рассказ Луна Биглоу, я должна кое-что рассказать о нем самом. Он из тех друзей, о семье и прошлом которых не знаешь ничего. Мне всегда казалось, что родом он из Ирландии или Чикаго, что-нибудь в этом роде, — из-за имени, довольно странного, — Лун Биглоу. На вид Луну около сорока, сам он себя называет свободным художником, что, судя по всему, означает сочинение какого-нибудь очерка раз в месяц. Удивительно, но я не помню, как и где познакомилась с Луном. Скорее всего это случилось на какой-нибудь вечеринке. Мы знакомы уже лет десять. Нередко я сталкивалась с ним — с невысоким блондином в коричневом костюме — ближе к полудню на Кенсингтон-Хай-стрит. Лицо у него было маленькое, но черты крупные. Приятное лицо. В течение какого-то времени мы, наверное, не будем видеться, потому что сейчас Лун не живет в Лондоне.

Ну а теперь — к истории, которую Лун Биглоу рассказал мне, когда я была поглощена своим падением и распрямлением.

— В свое время я жил в Хэмпстеде, — начал Лун. — Это было сразу после Потопа.

— А разве там был потоп? — удивилась я. — Когда это?

— Потоп, —сказал Лун. — Всемирный. Ной. Слушай и не перебивай, я правду говорю.

— Итак, после Потопа я жил в Хэмпстеде. Конечно, тогда там было совсем иначе, но славное небольшое общество собралось — естественно, задолго до того, как появились эти дикари палеолита. Собрал вокруг себя это общество сын Ноя Хам, отсюда и название — Хэмпстед. Нас было шестеро, — продолжал Лун, — то есть сначала шестеро, потом семь. Разумеется, сначала мы там были совершенными чужаками, но встретили нас очень тепло.

— А откуда вы там появились? — спросила я.

— С Луны, — ответил Лун. — Ты и сама это прекрасно знаешь, так что не перебивай меня неискренними вопросами. Мы явились по собственной доброй воле, когда пали после Восстания, и укоренились в Хэмпстеде, убедившись в том, что это самое цивилизованное место на земном шаре после Потопа. Почти как на Луне — понятно, что и Луна с тех пор переменилась, но я-то ее помню во времена расцвета. Настоящая красавица, там бы жить и жить, и все же мы оставили ее и переехали в Хэмпстед.

Что мне в людях нравится, — продолжал Лун, — так это их такт. Они ни разу не спросили, откуда мы взялись, просто приняли в свое общество. После первых восемнадцати месяцев, когда лед окончательно растопился, мы рассказали им, зачем явились на Землю. Мы попросили мэра Хэмпстеда и его жену пригласить людей в мэрию. Там теперь дом Китса. Я написал речь и выучил ее наизусть. Разумеется, в те поры я был более красноречив, чем ныне. Все еще помню каждое слово. «Друзья, братья и сестры, — говорил я. — Шестеро Братьев Луны приветствуют вас и просят предоставить возможность, нет, честь, обратиться к вашим сердцам, к самым их глубинам. Придет, о братья и сестры, сестры и братья, придет время, когда эти слова ни на чей слух уже не покажутся ни новыми, ни захватывающими. А почему? Разве ваши потомки, в чреде поколений, станут равнодушны к братскому сердечному обращению? Нет. Почему же в таком случае они заткнут уши или издевательски усмехнутся при звуках речи, с которой я обращаюсь к вам сегодня? — а ведь, поверьте слову, так оно и будет. Они назовут ее, друзья мои, пустой риторикой. Бла-бла, лесть, дешевка, уши вянут — вот какие слова найдут они для нее. Мне нет нужды погружаться в циклы рождения, роста, увядания и смерти, что отразились в глубинах вашей философской мысли — „все течет“. То же самое, дорогие мои дети, относится ко всем проявлениям жизни, и если это не заденет ваши нежные сердца, ту несказанную чистоту духа, что я угадываю в вас, позвольте сказать, что и язык ваш тоже находится в ужасном состоянии. Что же касается вашего искусства, то его вообще не существует. Сестры, мы явились с Луны, чтобы научить вас поэзии. Братья, мы здесь, можно сказать, с миссией искусства».

Тут Лун Биглоу замолк и откусил большой кусок сдобной булочки. Нетрудно догадаться, что его рассказ меня несколько поразил. Если вы знакомы с Луном Биглоу, то, безусловно, согласитесь, что человек это правдивый. Даже в том, как он ест булочку, было что-то исключительно честное; она казалась такой же бесспорной, как поведанная им история. Конечно, хотелось расспросить его, но я подумала, что это может его отвлечь. В качестве основной я приняла следующую альтернативу: либо он безумен, либо он не безумен.

— Что было дальше? — спросила я.

— Ну что, что, — ответил Лун, — я закончил речь, пожал руки господам, поцеловал дам и пошел спать.

Видно было, что каким-то образом я задела его.

— И все-таки я хочузнать, что случилось потом, — настаивала я.

— Я несумасшедший, — сказал Лун и продолжил свой рассказ: — По правде говоря, все население Хэмпстеда вымирало из-за полного непонимания того, чем занять свободное время. У них было только одно развлечение. Вечерами они собирались в местном благотворительном центре, садились на пол и начинали петь. Песня была такая: «тум-тум йя», «тум-тум йя», и так без конца. Все, и ничего больше. Просто «тум-тум йя»,весь вечер, пока не обессилят. И так изо дня в день. Естественно, в таких условиях раса начинает вымирать.

Ладно, мы довели до их сознания, что хотим предложить одну очень хорошую вещь. А именно — открыть в Хэмпстеде театр и за совсем небольшую плату давать в нем вечерние представления. Мы предложили показать «Переменную драму Луны». Вот что я им сказал. «Стоит вам увидеть и услышать „Переменную драму Луны“, — сказал я, — и вас, друзья мои, перестанет удовлетворять ваша национальная классика, неизменная „тум-тум йя“.Не то чтобы мы, луняне, не чтили самым глубоким образом классическую традицию. Но вы ведь сами видите, что испытанная временем „тум-тум йя“уже не способна питать ваши жизненные соки. Сколько молодых людей умерло от болезни, скуки. За последние два года не родилось ни одного ребенка. Друзья мои, — заключил я, — одного только „тум-тум йя“недостаточно».

У нас нашелся только один оппонент — юный Джонни Хит, заместитель редактора газеты «Тум-тум таймс». Джонни провозгласил лозунг «Хэмпстед для сынов Хама» и по всему городу развесил плакаты с заголовками вроде «Покончим с Луной» и «Защитим наших женщин от балаганщиков». Но Джонни Хита никто не желал слушать — все были на редкость увлечены новым проектом. Мы завладели благотворительным центром и переоборудовали его под большой театр. Сначала мы назвали его Лунным театром, но Джонни Хит сильно разнервничался, и, чтобы успокоить его, мы отказались от этого наименования, ограничившись просто театром.