Жена фабриканта

Но фабрикант в ответ отрицательно покачал головой.

– Я так и думал. Прошу вас, поедемте домой! Не упрямьтесь. Прошу вас! Вам обязательно надо поехать со мной. Я без вас не уйду! Буду сидеть возле вас, пока вы здесь! Так и будем вместе мокнуть под дождем! Пойдемте же домой, – в голосе Гиммера слышалась мольба.

– Как же вы ничего не слышите, сударь? – удивленно и невнятно пробормотал в ответ фабрикант, как будто и, не слыша того, что только что сказал ему Яков Михайлович, – а почему же я ее слышу? – он растеряно поглядел на инженера.

– Это в вас горе говорит, – грустно ответил Яков Михайлович и сочувственно поглядел на него, – не она. Крепитесь!

Но фабрикант уже снова отвернулся от него, не в силах оторвать тоскующего взора от родной могилки:

– Эх, Ольга Андреевна! Ольга Андреевна! – ласково произнес он и укоризненно покачал головой, – дорогая моя! Нехорошо этак-то, с вашей стороны поступать со мной! Отзовись еще. Хотя бы разочек! Неужели, не видите, как мучаете меня? Что вы там от меня спрятались, душечка? Не бойся меня! Я укорять больше не буду. Видишь, даже он пришел к тебе! Ох! Ольга Андреевна! Нехорошо вы со мной поступаете! Не оставляйте меня здесь одного!

– Ну, вот же! Слышите? Она отвечает мне! Только не могу разобрать, что она говорит,…Может быть, вы поймете? – и фабрикант вопросительно посмотрел на Гиммера пустыми бессмысленными глазами, – Иван Кузьмич, дорогой! Давайте-ка! Подымайтесь! Вот так. Потихоньку, полегоньку! Держитесь за меня. Я вам сейчас помогу идти! Давайте, давайте! – и Гиммер стал настойчиво подымать обмякшее тело Ивана с мокрой лавки.

– Как я устал, – прошептал Ухтомцев. Он страдающим и доверчивым взглядом посмотрел на Гиммера.

И от этого доверчивого Иванова взгляда, как будто малого ребенка, вдруг неожиданно потерявшего свою мать и не понимающего, куда он попал, у Якова Михайловича вновь со страшной силой больно защемило сердце и облилось кровью. Внутренне содрогнувшись и чувствуя непреодолимое желание что-то немедленно предпринять, чтобы облегчить невыносимые страдания Ухтомцева, Гиммер заглянул ему в глаза, и ласково, но твердо произнес:

– Держитесь! Мы уходим домой, – после чего мягким, но решительным движением взял его под локоть.

– Вы считаете, что мне надо пойти? Хорошо. Я пойду. Только ненадолго. Я должен к ней обязательно вернуться. Как вы думаете, она не обидится на меня за то, что я ушел и бросил ее одну тут… под дождем? Спать я хочу. Оля! Отпусти ты меня! Я сейчас пойду домой, потом опять к тебе приду. Хорошо, милая? – срывающимся шепотом спросил Иван еще раз у своего могильного холмика и, будто получив оттуда разрешение, как-то сразу резко обмяк в руках инженера.

Но уже бежал к ним навстречу кучер, заметив, что Гиммер почти волоком тащит Ивана Кузьмича. А тот переставляет свои ноги, как пьяный.

Вдвоем, они повели Ивана к коляске, усадили внутрь и повезли домой.

Часть первая

1

Вековые ели, и дубы глухо шумят под порывами ветра, гуляющего по бескрайной среднерусской равнине. Когда на берега полноводной реки Клязьмы, в эти глухие края и торфяные болота пришел человек? Когда он впервые вонзил свой топор в эти толстые вековые стволы непроходимой лесной чащи?

Никто и не вспомнит уже. Помнят только о том, кто это был.

В начале века появился в глухой лесной пустоши упрямый русский мужик Арсений Ухтомцев. Он был выходцем из крепкой купеческой семьи, Воршинской волости Владимирской губернии. Подкопив денег, скупил Ухтомцев за 2000 рублей серебром эти непроходимые лесные чащобы и зыбкие торфяные болота, полные комариного гнуса и овода, у владельца лесных чащоб и болот – московского графа и статского советника.

И в том же году на правом берегу Клязьмы положил Арсений Ухтомцев начало кирпичному заводу. На открытом холме, среди полей и густого векового леса, возвышалась своими луковичными маковками, церковь. Вокруг нее простирались на много верст деревни, а под широким крутым обрывом величественно влекла свои воды река. Здесь отстроил себе добротный дом. Покрыл крепким тесом крышу, огородил новые деревянные хоромы высоким дубовым частоколом. Но почему-то не задержался надолго в этих местах. Оставил до поры, до времени и дом, и обширные пашни, и завод и перебрался в Москву. Где занялся более выгодной, по тем временам, торговлей хлебом и мукой, льном и посудой. Завел каменный амбар на торговых рядах Гостиного двора и встал за прилавок вместе с сыновьями.

Семейная торговля развивалась успешно. Старший сын купца Кузьма женился, и у него родилось трое сыновей, которые, как и отец занялись торговым делом.

Но только Бог один знает, как сложится человеческая жизнь, где суждено быть и кем стать.

Случилось несчастье, которое едва не погубило все семейное предприятие. Однажды ранней весной Кузьма Арсеньевич поехал на Волгу рыбачить и угодил в полынью. Простудившись, вскоре умер. Осиротела его большая семья: жена и трое детей.

Пришлось теперь уже его вдове Александре Васильевне встать во главе семейного дела.

К тому времени, о котором идет наш рассказ, Александра Васильевна разменяла шестой десяток. Родом она была из зажиточной старообрядческой крестьянской семьи и по примеру родителей строго придерживалась старых церковных традиций. Была набожной и по два, а то и три раза раз в год совершала паломнические походы в далекие от Москвы монашеские обители. Характер имела решительный, волевой, была строга с домочадцами и работниками. Худую и твердую спину держала прямо, как заскорузлое и вросшее корнями в землю, крепкое дерево. На людей поглядывала чаще сурово и недоверчиво, а то и с ехидством, бескровные тонкие губы её чаще бывали сжаты. Посторонний человек редко заметил бы на её выразительном и когда-то красивом, а ныне закаменевшем лице подобие промелькнувшей улыбки. Впрочем, и поводов улыбаться у купчихи не было: она была занята домашним хозяйством, погружена в бухгалтерские расчеты в торговых лавках, куда часто заглядывала с проверкой, или гоняла и громогласно ругала проворовавшихся дворню или приказчиков. С посторонними людьми купчиха обычно не церемонилась, разговаривала сухо и даже порой враждебно, а часто и пренебрежительно. Наряжаться она не любила, и обычно ходила в одной и той же тёмной, но крепкой одежде. А вот для церковных праздников или особых семейных случаев в её сундуке хранились кружевной воротник и богатый светлый наряд.

С домашними работниками Александра Васильевна обычно бывала строга, и может так иногда посмотреть, что провинившийся едва не присядет на месте. А если она кого сильно ругала, то только по делу. Поэтому, и домашние работники перед ней заискивали, стараясь лишний раз на глаза не попадаться, в общем, никак на рожон не лезли и про себя рассуждали: «За нашим братом присмотр обязателен, а стоит, лишь выпустить вожжи из рук, так мы понесемся сломя голову, кто в лес, кто по дрова….».

У купчихи росли трое сыновей. Отучившись в коммерческой школе Святой Анны в Петербурге, старшие братья, получив от матери выдел, обратили взор на промышленность. Старший сын Федор занялся металлургическим делом и поселился после женитьбы в Петербурге. Средний сын Иван вернулся в Москву и продолжил вести торговое дело в Гостином дворе.

К этому времени в России сформировался устойчивый спрос на льняные и хлопчатобумажные ткани, миткаль и ситец. После войны 1812 года почти все ситценабивные фабрики в Москве оказались разрушенными. И именно в провинциях сосредотачивалась основная масса умельцев-кустарей горшечников и набойщиков, которыми всегда славилась Русь. Поэтому, создавать ткацкие производства в провинции, скупая у кустарей за бесценок миткаль и пряжу, сделалось выгодно.

Иван и решил заняться ткацким производством, для чего поехал на малую родину на Владимирщину. Поставил для себя и семьи, рядом с дедовым домом новый каменный дом на дворянский манер. Запустил заглохший уж было кирпичный завод и возвел в нескольких верстах от себя ткацкую фабрику и рабочий поселок, вдохнув в них новую жизнь.